Мир в руках творца. Книга пророка Даниила.

Версия первая, древняя

Персидское владычество оказалось для угнанных в плен иудеев одновременно и благословением, и тяготой. Многие получили возможность вернуться в Иерусалим и попытаться обустроить жизнь в нем заново, – но на каких основаниях? Долгие десятилетия плена книжники и мудрецы, бывшие храмовые грамотеи-маггихим, ученики пророков и священники, оставшиеся без Храма и жертвы, собирались вместе. Одним из таких мест собраний был дом Иезекииля в Тель-Авиве, но ведь были же и другие... Наверное, в таких домах собраний с восточным темпераментом иудеи спорили до хрипоты о том, что произошло... Слова пророков о том, что народ Божий позабыл закон Бога своего, горечью отзывались в их сердцах. Но вот как только дело дошло до конкретных установлений закона, все оказалось не так просто, потому что где он – закон, который надлежало выполнять? Что еще входит в него, кроме десяти заповедей? В частности, требует ли закон централизации культа Единого Бога в Иерусалиме, как это пытался сделать несчастный царь Иосия? Наконец, когда накопилось множество подобных вопросов, старики потихоньку стали вытаскивать из тайников папирусы и пергаменты, принесенные из дома.

Как же по-разному было написано о законе в этих обрывках! Суровые старцы укоряли священников: вы должны были содержать слово закона и научать ему,– а у вас одни листочки без всякого порядка...

И книжники принялись листок за листком собирать, скреплять, переписывать...

К тому дню, когда первые караваны переселенцев во главе с Зоровавелем собрались отправиться в Палестину, пользуясь разрешением царя Кира, работа еще далеко не была закончена; ее вообще начали не с закона, а с летописей и хроник. Только к рубежу столетий, а еще точнее, пожалуй, где-то к восьмидесятым годам пятого века был сформирован корпус закона и пророков, оформлены летописи. Ездра, Неемия и их сподвижники увезли эти тексты в Иерусалим, чтобы провозгласить их законом новой персидской сатрапии – Палестины.

Многие книжники уехали вместе с ними – но не все. Кто-то остался и продолжил работу, составляя компиляции из текстов, не вошедших в Тору, в том числе и тех, что появились уже в Вавилоне. Ведь наряду с опытом отвержения, унижения и покаяния вавилонские иудеи обрели и нечто новое, едва ли возможное в допленной жизни. Во-первых, это был опыт сопротивления, опыт сохранения веры при отсутствии внешних проявлений религиозности (и при наличии давления со стороны язычников). Во-вторых, это был опыт надежды, опыт смиренного участия в истории, господином которой является Бог, но сами люди едва ли могут быть ее активными действующими лицами. Вот эти именно вещи и оказались в центре внимания безымянного автора, скрывшегося по обычаю того времени под именем полулегендарного мудреца.

Мы будем называть его автором, хотя это заведомо неточно. Человек, составивший книгу Даниила, использовал устные предания, достаточно известные в его время и к тому же уже оторвавшиеся от своей исторической почвы. Быть может, он подверг их литературной обработке и, несомненно, расположил в определенном порядке. Там, где это было необходимо, он вставлял одну-две фразы от себя, не слишком заботясь о том, чтобы замаскировать это свое вмешательство.

Как и в отношении большинства других произведений библейской письменности, в отношении автора книги Даниила должен быть поставлен вопрос: насколько целенаправленной была с его стороны попытка создать именно будущий канонический текст Писания?

И если в отношении его коллег и современников – составителей Торы – ответ на этот вопрос будет скорее положительным (они, собственно, компилировали то, что сами считали разрозненными фрагментами записанного Откровения), если в отношении пророков и их «стенографов» положительный ответ подразумевается уже одним тем, что пророк говорит именем Всемогущего, то в отношении «мудрых Израиля», как и в отношении новозаветных авторов, ответ на этот вопрос будет скорее отрицательным.

Некий мудрец, искушенный в вере и законе, знающий жизнь и историю царств, собирает притчи в поучительное повествование – мидраш,– обращаясь к своим современникам и ближайшим потомкам. Он ожидает, что люди будут читать его книгу, чтобы обрести новую точку зрения на обстоятельства жизни, разделить (или отвергнуть) оценки и побуждения, которые предлагает им автор. Лишь существенно позже другие люди засвидетельствуют, что взгляд автора соответствует точке зрения Вечного.

Именно поэтому важно помнить, что перед нами – литература, написанная верным Богу мудрецом. Не хитросплетения сюжета, а нравственная и историософская позиция автора имеют для нас значение, и было бы большой ошибкой пытаться интерпретировать описанные в мидраше события как реальные. Все равно что пытаться выяснить, какими именно семенами засевал свое поле сеятель или на чем именно заработали свои проценты те, кто на пять талантов получил еще пять сверху.

Получая в руки список книги – еще свежий, с едва просохшими чернилами, – читатель ожидал услышать разговор о примерах того, как поступают люди в ситуациях, похожих на его собственную и что мудрецы думают о том, как Бог относится к происходящему с Его народом в языческом мире. И там, где жизнь не вписывается в рамки Божьего замысла, где торжествуют зло и идолопоклонство, жестокость и деградация, читатель неизбежно будет ждать от автора хотя бы намека, хотя бы неотчетливого видения того, а что будет дальше. Ведь правда Всемогущего сильнее человеческой злобы, а Его обетования о спасении непреложны. Значит, мир не останется вот таким, как есть, он будет меняться. Как и когда, наконец?!

Видимо, книга Даниила стала одним из сборников размышлений на эти темы, и история сохранила ее в первую очередь не благодаря литературным достоинствам, а по причине соответствия книги запросам читателей. Вдобавок в последующие столетия оказалось, что и новые поколения израильтян находят в ней много поучительного: в кумранских рукописях конца 2 века до Р.Х. книга Даниила цитируется как знаменитое и авторитетное произведение. Популярная не только в Палестине, но и среди иудеев Египта, она вобрала в себя грекоязычные дополнения и была (быть может, в Сирии) частично переведена на арамейский. Данная версия предполагает оригинальным языком книги иврит, обильно сдобренный персидскими заимствованиями. Впрочем, нельзя исключить и того, что на иврит написанную в Междуречье книгу стали переводить как раз в Палестине, потому что палестинские иудеи, весьма возможно, отказывались читать что-либо иначе как на древнем наречии предков. Насколько можно судить, лингвистические данные свидетельствуют скорее именно в пользу этой версии: арамейский язык первой части древнее той версии древнееврейского, на которой до нас дошла вторая часть.