Новое небо над новой землей (размышления над Библией)

Ум и сердце

О том, что такое человеческое сердце, впервые начали смутно догадываться языческие мистики. Один из древнейших языческих культов — мистериальный культ — приоткрыл человеку эту тайну. Вся суть мистериальной религии сводилась к опыту того, что её последователи называли «вторым рождением» — удивительному и с трудом выразимому переживанию внутреннего духовного озарения, которое приоткрывало человеку тайну иного, духовного измерения бытия. Это иное измерение входило в жизнь посвящённого в мистерии как высшая и самая подлинная реальность; однако вхождение её было совершенно непохожим на обычные языческие теофании, описаниями которых полны древние мифы. Те теофании были внешними, эта — внутренней; она озаряла человека изнутри, из той глубины, которая в обычном состоянии была для него совершенно недоступной и где, кажется, ничего и быть не могло, кроме непроницаемой тьмы, — но именно в этой тёмной глубине и вспыхивал в момент экстаза тот заливающий душу свет, воспоминание о котором посвящённый хранил потом всю жизнь, даже если такой экстаз никогда более не повторялся.

В эти-то мгновения экстаза обнаруживал человек в своей душе такие глубины, о которых прежде не мог он и помыслить — не тёмные глубины подсознания, во все времена известные ему слишком даже хорошо, но глубины духовные, тот подлинный источник жизни, что вдохнул Господь в человека при сотворении (Быт 2:7). Тогда и открылось человеку его подлинное, духовное «я» — то, которое совершенно невозможно описать психологически, потому что последовательная редукция всего, что не есть это «я», в конце концов выведет нас за пределы психической сферы, если, разумеется, мы не станем относить к ней опыт мистико-экстатический; однако опыт подлинного, духовного (не оргиастически-хтонического и не демонического) экстаза слишком очевидно трансцендентен для неё, так, что адекватное описание его невозможно ни для мистика-язычника, ни для мистика-яхвиста. (Здесь, разумеется, идёт речь об адекватном описании собственно экстаза, а не сопутствующих ему откровений или психологических переживаний — и те, и другие можно, разумеется, описать более или менее адекватно). Об этом апофатическом «я» знали и на Западе, и на Востоке. Египетские философы называли его ка, индийские мистики атман, а Платон дал ему название «ума» (греч. νου̃ς). Что же касается мистиков Израиля, то они называли это сокровенное духовное «я» сердцем.

Что же такое «сердце» (евр. лев)? Слово это имеет общий корень с евр. лива — «середина», сердцевина» (этимология, характерная и для индоевропейских языков, в т.ч. для русского). Сердце — духовное средоточие человека, но и у Бога есть «сердце» (Пс 33:11) — сокровенная глубина, где рождается замысел о мире и о каждом человеке, так, что сердце каждого творится Им, но сердца всех творятся вместе, как некое единство (Пс 33:15; евр. хайоцер яхад либам). Это изначальное единство сердец связано с соборной полнотой человечества, бывшей реальностью до грехопадения и восстанавливаемой по благодати в Церкви Христовой (1 Кор 15:45). Однако соборность имеет и личностное измерение, ведь последняя глубина человека — это глубина Божия, глубина Святого Духа, соединяющая всех таким единением, которое не поглощает человеческое «я», но, напротив, ещё более его углубляет — и углубляет именно в том множестве уникальных отношений и взаимодействий с другими «я», без коих не может быть подлинной личности. Именно это духовное сердце и прославляет Бога, свидетельствуя о Его чудесах (Пс 9:2), из которых главное — то таинственное присутствие в нём Имени Божия, без коего нет подлинного свидетельства (Пс 9:3). Это Имя раскрывается и как Присутствие внешнее, охватывающее мир (Пс 8:2; ср. Пс 76:2-3), и как Присутствие внутреннее, от которого поёт душа (Пс 105:1-2).

Евангельская заповедь о сердечной чистоте (Мф 5:8) также, очевидно, имеет в виду духовное сердце. Но это духовное сердце может быть и другим. Сердце нечестивого отрицает Бога (Пс 10:4; Пс 14:1), и это, очевидно, не формальный атеизм или столь распространённый во все времена скепсис и агностицизм. Ведь духовное сердце — это последняя глубина нашей личности, и выбор, сделанный на таком уровне, не может быть формальным. Праведник, обращающийся к Богу, и нечестивый, Его отталкивающий, — это два полюса духовной жизни, и если сердце праведного наполняется Именем Божиим, то сердце нечестивого — злом (Пс 10:5-7; ср. Мф 15:19). Потому-то и подлинное покаяние должно быть прежде всего обращением, затрагивающим это духовное сердце (не случайно как евр. тшува, так и соответствующее ему греч. μετάνοια, переводимое обычно как «покаяние», значит, собств., «обращение»). Как же совершается это покаяние-обращение?

Псалмопевцы называют кающихся «сокрушёнными сердцем» и «смиренными» (Пс 34:19; Пс 51:19). Но кто может «сокрушить» духовное сердце? Очевидно, лишь Тот, Кто его сотворил. Господь испытывает сердце и исправляет его (Пс 17:3), Он «расплавляет» его и переплавляет (Пс 26:2). Невольно вспоминается замечательная притча Исайи Иерусалимского о «высотах» (Ис 2:12-22): в «день Яхве Саваофа» останется лишь одна «высота» — высота Божия (Ис 2:17); всякая другая «высота» исчезнет или «переплавится», изменив своё качество, и в первую очередь это относится к человеческому сердцу.

Покаяние — это не эмоции и не самобичевание, которое становится иногда лишь иной, извращённой формой все того же самоутверждения; это — полное предание себя в волю Божию, при котором главные усилия направлены на то, чтобы не мешать Ему переплавлять наше сердце. Потому-то подлинное покаяние и невозможно без восприятия благодати; мысль о том, что благодать может быть дана человеку лишь после того, как он покается до конца и очистится от всех грехов, — не более, чем умозрительная схема.

В Новом Завете духовное сердце именуется различно, в зависимости от авторства книги. В Евангелиях сохраняется название «сердце» (Мф 5:8; Мф 11:29; 12:34; Мк 2:6; Мк 4:15; 12:33; Лк 2:19, Лк 2:35, 51; 5:22; 6:45; Ин 12:40; Ин 14:1, 27; 16:6 и др.), что вполне соответствует духовно-мистической традиции Израиля, в то время как Апостол Павел использует в своих посланиях другое понятие — «ум» (греч. νου̃ς) (Рим 1:28; Рим 7:23, 25; 11:34; 1 Кор 1:16; 2 Кор 3:14; 2 Кор 4:4; Еф 4:17, Еф 4:23; Флп 4:7; 1 Тим 6:5; 2 Тим 3:8; Тит 1:15). Понятие это для обозначения духовного «я» в греческой философии впервые использовал Платон, а впоследствии (три века спустя после Апостола Павла) это употребление стало общепринятым в неоплатонической литературе. Общепринятым оно было и в писаниях отцов-аскетов, причём в русских переводах аскетической литературы конца прошлого века слово это переводилось без всяких комментариев и объяснений, что порождает сегодня известные недоразумения при чтении соответствующих мест этих переводов (равно как и в случаях перевода относящихся к понятию νου̃ς таких выражений, как «умная молитва» или «умное делание»). Однако Апостол Павел различает дух как благодать (греч. πνευ̃μα) и духовное «я» («ум», νου̃ς) (см., напр., 1 Кор 14:15).

Замечательный отрывок из Послания к Коринфянам напоминает нам о том, что действие Святого Духа всегда вполне конкретно, присутствие благодати часто ощущается как дыхание Божие в глубине духовного «я» (не случайно и евр. руах, и греч. πνευ̃μα, переводимое обычно как «дух», значит, собств., «дыхание»). Но этот же отрывок говорит и о том, что духовное «я» человека непременно должно участвовать в этом «дыхании» — иначе «язык» Святого Духа остаётся для окружающих совершенно непонятным (1 Кор 14:1-5). Только в случае такого благодатного синергизма возможно подлинное свидетельство — «песнь Богу» (1 Кор 14:15). О том, что подлинная «песнь Богу» поётся не одним лишь человеком, но Богом и человеком вместе, знали уже псалмопевцы Израиля, для которых подлинная хвала Богу была неотделима от тайны Имени Божия, входящего в духовное сердце и очищающего его (Пс 66:1-2). Это присутствие Имени и есть, в сущности, непрерывная духовная («умная», по выражению отцов-аскетов) молитва, которая делает духовное сердце «живой Торой», «погружая» его в Закон Божий (Пс 1:2; Пс 37:31) и делая его, по выражению пророка, «плотяным» (Иез 11:19-20), то есть живым, живущим Законом Бога Живого — не его буквой, которая убивает, но его духом, который животворит. Итак, в своей духовной жизни верующий яхвист (так же, впрочем, как и христианин) знает два состояния: непрерывной «умной», по выражению отцов-аскетов, молитвы и духовного экстаза, проявляющегося в свободной молитве, духовном пении или медитации (нередко в псалмах призывание Имени предшествует именно медитации; см., напр., Пс 103:1-5; Пс 105:1-6; начальные стихи этих псалмов — призывание Имени, сами же они — типичные примеры молитвенного размышления, «богомыслия», по выражению отцов-аскетов, которое духовно-мистической традиции Израиля известно не хуже, чем Церкви Христовой). Разумеется, такая напряжённая молитвенная жизнь требовала и специальной аскетической практики.