Новое небо над новой землей (размышления над Библией)

Мистики и пророки

Чтобы понять духовные и психологические истоки этой борьбы, необходимо помнить о том, что яхвизм, объединявший в допленную эпоху меньшинство жителей Иудеи, в послепленную эпоху становится религией большинства семитского населения Палестины; более того, он становится религией национальной, начиная в этом смысле походить на языческие культы окружающих Израиль народов (языческие культы — это в большинстве своём культы племенные или полисные), так, что от вселенскости, отличавшей пророчества Исайи Вавилонского, вскоре не остаётся и следа. Внутри яхвистской Общины проявляется довольно сильная тенденция к превращению в замкнутую этноконфессиональную общность, а такой процесс неизбежно должен был вызвать всплеск ригоризма и законничества. О том, что ригоризм был присущ Общине уже при самом возвращении из плена, свидетельствует история с женами-язычницами, изложенная Ездрой (2 Езд 8:65 — 9:36); о том, во что он вылился пятьсот лет спустя, лучше всего говорит нам Евангелие.

Ригоризм этот и законничество более всего были присущи одному из двух направлений в движении тех, кто называл себя «отделившимися» (евр. перушим, евангельские «фарисеи»). Считая своею обязанностью хранение веры и Закона, они нередко готовы были построить вокруг них такой частокол норм и правил собственного измышления, что за ним с трудом уже видно было столь тщательно охраняемый объект. Следует, однако, помнить, что в известном смысле процесс этот был почти неизбежен. Важно иметь в виду, что в общинах перушим была и прямо противоположная тенденция, не получившая, однако, преобладания. Тенденция эта связана прежде всего с именем Гиллеля, создавшего учение о шехине (а шехина в послепленную эпоху стала означать то, что в эпоху пророков называлось кавод яхве — слава Господня), осеняющей даже двоих или троих, собравшихся с чистым сердцем во имя Божие. Гиллель и его школа (к которой принадлежал, между прочим, и Гамалиил, учитель Апостола Павла) олицетворяли собою то направление среди учителей Израиля, которое связано было с глубоко внутренним, интимным, мистическим богообщением. Казалось бы, именно здесь находим мы продолжение той традиции пророков и псалмопевцев, с которой связана была и жизнь общин «бедняков Господних» (внесших, кстати, немалый вклад в развитие движения перушим).

Однако между словом пророка и поучением мистика-раввина была существенная разница, которую лучше всего подмечает Евангелист, описывающий реакцию слушателей на слово Иисуса, которое было «со властью» (Мф 7:28-29). Таким же, «со властью», было слово всякого подлинного пророка, устами которого говорил Господь, и потому слово это преображало сердца. Слово пророка касалось сердца, и в общине, складывавшейся вокруг пророка, человек менялся духовно; учитель-мистик мог рассказать о собственном духовном опыте, но не мог, подобно пророку, помочь своим слушателям открыть Господу сердце. В такой общине каждый сам искал свой путь к Богу, тогда как в общине пророческой, то есть подлинно духовной (так же, впрочем, как и в подлинной христианской общине), каждому помогали родиться духовно постольку, поскольку человек вообще в состоянии помочь в этом своему ближнему. Именно такая и только такая община может, меняя людей, менять мир, и только такая община может расти численно без вреда для своих членов. Во всяком же ином случае община останется небольшим сообществом близких друг другу по духу и по настроению людей, которые едва ли смогут духовно помочь своим ближним. Разумеется, ни в первом, ни во втором случае община не сможет стать массовой: в первом случае люди случайные, вероятнее всего, просто постараются держаться подальше, как это было с Иерусалимской Церковью (Деян 5:13), во втором — они или войдут в общину, найдя в ней свою психологическую и/или духовную нишу, или уйдут так же, как пришли.

Иная ситуация складывается в том случае, когда в общины второго типа устремляется масса народу. Такие общины обычно не в состоянии адаптировать большую массу людей, а потому интимность общения быстро разрушается вновь приходящими. В этом случае неизбежен процесс постоянной реструктуризации, когда на смену одним общинам быстро приходят другие, столь же легко распадающиеся, а некоторые из вновь пришедших неизбежно (в силу целого ряда духовных и психологических причин) остаются в одиночестве. При такой ситуации для поддержания единства необходимы внешние скрепы в виде единого устава и ритуала. Очевидно, в синагогах в послепленную эпоху сложилась именно такая ситуация, что неизбежно влекло за собой известную формализацию общинной жизни. Однако неизбежность эта вырастала порою до чудовищных размеров вследствие человеческой гордыни и желания самоутвердиться.

Исходным пунктом здесь оказывается естественное желание всякого человека к определённости, особенно в основополагающих вопросах, в том числе и в вопросах религиозной жизни. Между тем религия Откровения как раз менее всего гарантирует эту определённость; ведь здесь всё зависит от того, что? скажет Господь верующему в следующее мгновение. Он может обратиться к нему и через св. Писание, и через уставное богослужение; но может это произойти и совершенно необычным образом, в неподходящем для этого месте и в неожиданное для него время. Этой-то неопределённости и не хочет падшая человеческая природа, предпочитая религии Откровения религию Книги и закона. Несомненно, Господь, знающий меру наших сил, и тут не оставил бы Свой народ и вёл бы его шаг за шагом, как водят на помочах маленьких детей; но тут в дело вступает гордыня, и человек, не желая считать себя ребёнком, начинает вести себя так, как, по его понятиям, должен вести себя взрослый — наставлять и учить других (то, что мудрые взрослые занимаются этим далеко не все и не всегда, ему, естественно, в голову не приходит).

Разумеется, такой «учитель» никому ничего не может предложить, кроме все тех же помочей, зато уж их он предлагает всем и каждому, стараясь даже, если не берут, всучить их всякому насильно; а если уж и это не удаётся, то такого «неблагочестивого» человека он считает обычно навеки погибшим. Отсюда и рождаются те многочисленные человеческие законы и правила, которые порою так осложняют жизнь людям подлинно духовным; а для законников правила эти — предмет искренней религиозной гордости, и чем они запутаннее и труднее, тем глубже у законников чувство морального и духовного удовлетворения от их исполнения. И отсюда же, естественно, делается следующий шаг: всякий, кто не знает, не понимает или не принимает этих правил — нечестивец и враг Божий.

Ещё один шаг по пути законничества сделали уже не перушим, а другая религиозная община Израиля послепленной эпохи — эссеним, более известные под именем «ессеев». Первая ступень на пути гордыни ставит человека на ту мнимую высоту, где он может сказать себе: «Если Бог и спасёт мир, то только ради меня». На второй ступени гордыня говорит ему: «Спасусь я один, остальной же мир погибнет, ибо он не достоин спасения». Перемена «я» на «мы» ничего в этом случае не меняет — коллективная гордыня обычно столь же нам приятна, как и индивидуальная. Собственно, ессейское движение вырастает именно на этой почве, ригоризм и законничество проявляются здесь ещё ярче: даже самые жесткие из перушим, самые ревностные представители школы Шаммая для них ещё недостаточно «отделились», и они бегут от мира в пустыню, чтобы она стала для них естественной «оградой Закона».

Боязнь нарушить закон создаёт здесь, действительно, такие строжайшие формы регламентации всей жизни, какие совершенно немыслимы в миру. Перушим старались, так сказать, «перевыполнить» закон, предусмотрев решительно всё на все случаи жизни. Это, конечно, оказалось невозможным: случаев было слишком много; ессеи решили вопрос радикально: они разом отменили все возможные случаи вместе с самой жизнью. Естественно, в их глазах это давало им право считать праведниками одних лишь себя, относясь ко всем прочим как к отверженным Богом нечестивцам.

Наиболее замечательны, однако, мессианские представления ессеев: Мессия для них — это не Тот, Кто откроет каждому ищущему врата Небесного Иерусалима и преобразит мир; их мессия напоминает более всего мессию зороастрийцев, который приходит не для того, чтобы спасти мир, но чтобы сжечь его небесным огнём, предварительно взяв с собою на небо, «в царство света», горстку избранных. Нетрудно видеть, что такой «мессия» не имеет ничего общего с Мессией пророков, Царство Которого, хотя Оно и не от мира сего, объемлет весь мир, преображая его и изгоняя из него зло. Однако, «мессию»-миросожигателя ждали не только ессеи; таким Мессию представляли себе и некоторые из фарисеев, и фундаменталисты-зилоты, ожидавшие помощи «воинства небесного» в своих многочисленных антиримских восстаниях. Все эти духовные движения, естественно, повлияли на духовную жизнь верующих яхвистов эпохи Второго Храма и отразились на тех Книгах св. Писания, которые были написаны в этот период.