Мысли вслух на Откр 2:12-17

Пергам — бывшая столица царства Пергамского, древний религиозный и культурный центр. С 29 года до Рождества Христова в городе был введен культ римского императора, из- за чего апостол и называет город престолом сатаны. Язычество окружало со всех сторон христианскую общину, но особые предостережения апостола вызывают уже упоминавшиеся вначале этой главы николаиты. Давая ссылку на текст из Ветхого Завета, Иоанн разъясняет, что именно недопустимо в деятельности этой секты с точки зрения Церкви Христовой. Как Валаам склонял израильтян к общению с язычниками, так и николаиты считали допустимым участвовать в трапезах, на которых подавалась пища, взятая с языческих алтарей. Апостол осуждает подобную практику, так как это не просто участие в языческом культе, но и любодеяние, блуд, поскольку подобные ритуалы есть неверность Богу Завета. Верность Завету с Богом  — основное призвание пергамской общины и белый камень с начертанным на нем новым именем будет означать для каждого верующего завершение божественного усыновления в жизни вечной.

Ситуация в церковной общине Пергама была, как видно, достаточно сложной. Не случайно Иисус говорит, что она пребывает «у престола сатаны». Дело в том, что в Пергаме находилось одно из древнейших и очень почитаемых языческих святилищ, знаменитый Пергамский алтарь, и местный культ был достаточно мрачным. Конечно, человеческих жертвоприношений там, как в давние времена, тогда уже не приносили, но место это среди христиан пользовалось печальной известностью. Однако дело, судя по словам Спасителя, было не только в месте как таковом.

Проблема была внутри церкви, в том учении николаитов, которое в послании церквям упоминается не однажды. Здесь Иисус сравнивает его с грехом Валаама, который хотел сделать евреев такими же язычниками, какими были все их соседи. Подчинить их своему богу. О николаитах мы почти ничего не знаем, нам остаётся лишь догадываться, о ком и о чём идёт речь.

Судя по тем крупицам информации, которые удаётся собрать из скупых упоминаний и намёков в разных источниках, можно предположить: учение николаитов сводилось к тому, что христианин не может согрешить по определению, а потому все духовные и аскетические усилия, направленные на соблюдение Торы, внешней или внутренней, бессмысленны. Делай что хочешь — благодать, полученная при крещении, всё равно тебя не оставит, а значит, ты в конце концов так или иначе будешь спасён. Нравственность не отрицалась полностью, но основой духовной жизни она не считалась.

К тому же николаиты, не будучи спиритуалистами в традиционном смысле, всё же, по-видимому, были уверены: духовная и природная составляющая человеческой личности связаны не настолько тесно, чтобы природные состояния человека всерьёз влияли на его духовную жизнь, а потому любые так называемые «грехи плоти» они считали или неважными, или маловажными. На практике, конечно, такой подход к человеку разрушал духовную жизнь и уводил с пути спасения, о чём и говорит Иисус Иоанну.

И уж точно тут и речи не могло быть о духовном обновлении и преображении, с которым, очевидно, связано упомянутое Спасителем «новое имя». Перемена имени всегда предполагала ту или иную инициацию, изменение качества жизни человека. И христианство как жизнь в Царстве подразумевает такое изменение. Между тем путь, предложенный николаитами, ничего такого не предполагал и в Царство привести не мог. Оттого и получает это движение столь жёсткую оценку Иисуса: ведь это был духовный тупик, путь в никуда, о чём и надо было сказать ясно и недвусмысленно.

В обращении к пергамской церкви вновь упоминается учение николаитов, которое Иисус приравнивает к защите разврата и идолопоклонства. Как видно, следование этому учению могло обессмыслить даже подвиг исповедничества и мученичества, примеры которого пергамской церкви были известны. О николаитах и их учении сегодня известно немного. Судя по немногим дошедшим до нас свидетельствам, приходится думать, что его сторонники (судя по названию, последователи некоего «учителя» по имени Николай, о котором не сохранилось никаких сведений, кроме его имени) пытались утвердить за христианами некое своеобразное «право на грех». По-видимому, они считали, что грех, как зло неизбежное, не подлежит осуждению так же, как не подлежит ему зло естественное, наподобие стихийных бедствий. Более того: исходя из веры в то, что Своей крестной смертью Спаситель искупил все грехи, они, вероятно, считали, что теперь грех перестал быть помехой в духовной жизни: ведь он больше не имеет власти над человеком, а значит, думали, вероятно, николаиты, теперь можно грешить спокойно, будучи уверенным, что последствия совершённого греха расхлёбывать не придётся.

На практике такая позиция вела к оправданию греха, которое возводилось в принцип. Разумеется, при таком подходе духовная жизнь полностью деградировала и извращалась: разница между грехом и праведностью исчезала, а вместе с тем теряла смысл и Тора, и само понятие пути праведности, как пути в Царство. Конечно, грешить так или иначе приходится каждому, безгрешных людей на свете нет. Но следование Торе предполагает раскаяние в совершаемом грехе, а путь, предлагаемый николаитами, предполагал его оправдание, которое, в отличие от раскаяния и последующего обращения, никакой духовной работы не требовало, а требовало лишь особого рода интеллектуальной изворотливости, необходимой для того, чтобы обосновать неизбежность греха и бессмысленность любых усилий ему противостоять. Неудивительно, что Иисус призывает пергамскую церковь к новому обращению: ведь оправдание греха, распространяемое в церковной среде, способно духовно убить любую общину. И лишь полный отказ от попыток такого оправдания открывает идущим дорогу в Царство.