Мысли вслух на Мф 26:47-68

Отметим, что евангелист, рассказывая об аресте Христа, не просто выделяет Иуду, но и рисует его главным действующим лицом совершающегося беззакония. Вооружённый отряд, двинувшийся в Гефсиманию, был немалым, но повествователь указывает: Иуда, один из двенадцати, пришёл, и с ним множество народа... В отличие от остальных арестовывавших Иуда не смог бы оправдаться ни выполнением приказа, ни неосведомлённостью...

В этот момент двое из учеников Христа действуют обычными среди людей способами. Один лицемерно целует Учителя и тем показывает, кого следует схватить, другой же пытается защитить Христа мечом. По-человечески поведение второго выглядит неизмеримо привлекательнее, вот только Иисусу размахивание оружием так же не нужно, как и лицемерные поцелуи. Но если все, взявшие меч, погибнут, это значит, что те, кто взялся за оружие, чтобы схватить Христа, уже обрекли себя на гибель. Однако Христос явился в мир именно для того, чтобы спасать, и Он не хочет гибели даже своих палачей и тюремщиков.

Между тем они хотят Его гибели. Само судебное разбирательство показывает, что любое поведение Подсудимого обвинителям угодно истолковать предвзято. То им не нравится, что Он молчит, то не устраивает сказанное Им...

Некоторые критики христианства пытались обвинить евангелистов в недостоверности на том основании, что описание суда над Христом не во всём соответствует правилам иудейской судебной процедуры. Но кто станет утверждать, что нарушений процедуры никогда не бывало?

Тем более в тот день, когда судьи руководствовались целью: расправиться любым способом, хотя бы и самым беззаконным.

В Страстную пятницу, в Страстную пятницу, которая не далека от нас, а близка как никогда, пусть нас и не было тогда на свете, владыка Антоний митрополит Сурожский говорил с амвона такие слова. «<...> Мать стояла у Креста; Ее Сын, преданный, поруганный, изверженный, избитый, истерзанный, измученный, умирал на Кресте. И Она с Ним со-умирала... Многие, верно, глядели на Христа, многие, верно, постыдились и испугались и не посмотрели в лицо Матери. И вот к Ней мы обращаемся, говоря: Мать, я повинен – пусть среди других – в смерти Твоего Сына; я повинен – Ты заступись. Ты спаси Твоей молитвой, Твоей защитой, потому что если Ты простишь – никто нас не осудит и не погубит... Но если Ты не простишь, то Твое слово будет сильнее всякого слова в нашу защиту... <...>Вот, встанем перед судом нашей совести, пробужденной Ее горем, и принесем покаянное, сокрушенное сердце, принесем Христу молитву о том, чтобы Он дал нам силу очнуться, опомниться, ожить, стать людьми, сделать нашу жизнь глубокой, широкой, способной вместить любовь и присутствие Господне. И с этой любовью выйдем в жизнь, чтобы творить жизнь, творить и создавать мир, глубокий и просторный, который был бы, как одежда на присутствии Господнем, который сиял бы всем светом, всей радостью рая. Это наше призвание, это мы должны осуществить, преломив себя, отдав себя, умерев, если нужно – и нужно! – потому что любить – это значит умереть себе, это значит уже не ценить себя, а ценить другого, будь то Бога, будь то человека, жить для другого, отложив заботу о себе. Умрем, сколько можем, станем умирать изо всех сил для того, чтобы жить любовью и жить для Бога и для других.» Так близка нам эта пятница, когда владыка говорил эти слова, как все Страстные пятницы, что были и будут. «Я повинен». Меня тогда не было на свете, но я повинен. Нельзя воспринимать сегодняшний день как символическое воспоминание о когда-то бывших событиях. Нет. Ибо Тело и Кровь, которых мы причащаемся не символ, а Само Тело и Сама Кровь. Вот я, и я виноват здесь и сейчас. Пугает, когда люди заранее начинают поздравлять друг друга с Пасхой (это действительно бывает и бывает часто!). Сегодня я ничего не знаю о Пасхе, я знаю только одно – я виновата или я виноват, ибо Он умер, а я ничего не сделал, чтобы это предотвратить.

Сегодняшнее чтение завершает тему предательства и отступничества апостолов, рассказывая нам об отречении Петра (ст. 69–75). Образ Петра в этом отрывке оказывается ключевым: в самом его начале говорится о Петре, который издали, тайком следует за Иисусом (ст. 57), завершается же он упоминанием петушиного крика, означавшего сбывшееся пророчество Иисуса (ст. 74–75). Пётр и здесь остаётся верен себе: он, очевидно, помнит данное Учителю обещание остаться с Ним до конца и теперь, как может, исполняет его. Он, разумеется, не может ничего изменить, но он хочет, по крайней мере, видеть всё.

Нетрудно догадаться, что всё внимание Петра приковано к Иисусу, ни на что другое у него нет ни сил, ни времени, да и напряжённая бессонная ночь, конечно, не могла пройти бесследно. И именно в этот момент на него обращают внимание, ему указывают на то, что и он тоже был с Иисусом. А Пётр ничего такого не ждёт; он, наверное, помнил о своих обещаниях, но ведь всё оказалось бессмысленным, мессианская война окончилась, не успев начаться, и теперь, когда всё было кончено, говорить о верности больше не приходилось. Быть может, потому он и отрекается так легко, походя, не успев даже толком понять, что происходит.

По-видимому, для Петра, как и для других апостолов, Иисус был неотделим от их собственных представлений о Нём, так же, как и от представлений о том деле, в котором они собирались принять столь активное участие. Теперь же, когда оказалось, что никакого «дела» не будет, речь не могла уже идти о предательстве: ведь предавать оказывалось, на первый взгляд, некого и нечего! Если всё кончено, если не будет никакого Царства, какое имеет значение, знал ли Пётр Иисуса или нет? Можно хранить верность даже памяти усопших, но какой смысл признавать участие в несостоявшемся заговоре?

Но тут запел петух, и Пётр как бы пробудился, стряхнув с себя духовное оцепенение, охватившее его после неудачной попытки защитить Учителя в Гефсиманском саду. И ему сразу же стало ясно, что произошло. Он, быть может, впервые понял, что любит Учителя не только как вождя Своих сторонников и даже не как Мессию, но и как близкого друга, которого, как ему должно было казаться, он терял навсегда. И понял, что отрёкся он не от неудавшегося восстания, а от этой любви. От любви, вновь обрести которую можно лишь через раскаяние.

И Пётр, поняв всё, действительно раскаивается, он уходит со двора, понимая, что верность Учителю нужно хранить совсем не так, как ему казалось прежде (ст. 75). И это раскаяние спасает его: очень скоро он вновь встретится с уже воскресшим Учителем, Который примет его раскаяние (Ин 21:15–18). Нераскаявшийся отступник становится предателем, подобно Иуде; отступник раскаявшийся остаётся верным учеником, подобно Петру.

Рассказы об отречении Петра и о суде Синедриона и сейчас, через много столетий, продолжают приковывать к себе внимание тех, кто ищет в Евангелии ответы на самые важные вопросы. Эти рассказы неизбежно ставят нас на место того или иного персонажа, потому что принципы отношений с Богом остаются неизменными — принятие или неприятие, верность или отречение. Отречение Петра — живой и близкий нам портрет человеческой жизни. Он осознает свое падение уже когда все кончено, когда остается только плакать. Если же говорить о позиции членов Синедриона, то часто нас отличает от них только одно качество — терпимость к богохульству. Если для них это преступление, то для нас, как правило — личное дело каждого. Оказавшись на их месте, мы бы, наверное, не стали бы приговаривать Иисуса к смерти, но суть отношений осталась бы той же — на Его утверждение о Своем мессианском достоинстве можно либо упасть перед Ним на колени и посвятить Ему всю свою жизнь, либо — отвернуться и пойти своей дорогой.

Одиночество — для многих это самое страшное слово на свете. Через одиночество проходит и Иисус, причем в самый страшный и трагических момент Своей жизни. Евангелист подряд описывает серию предательств: разочаровавшийся Иуда оказывается способен продать Учителя за деньги, Петр и другие ученики дают пустые обещания остаться с Ним до конца, затем они же не могут поддержать Его в Гефсимании, затем снова Петр обнаруживает полное непонимание происходящего, когда пытается защитить Иисуса мечом, затем — бегство учеников, затем предательство бывших слушателей проповедей Иисуса, затем отвержение лидерами Его народа. В этой последовательности от Иисуса отворачиваются все, кто имел к Нему хоть какое-то отношение — Он остается один, без друзей, без последователей, без легионов ангелов, без сияющей славы Отца. Он проходит человеческий путь.

Сын Человеческий умирает не только телесно. Его вольные страдания включают в себя разрыв с самыми близкими людьми — с учениками. Помните, Он назвал тех, кто слушает и исполняет Его слово Своими братьями, сестрами и матерью? И вот теперь приходит час, когда эта Его семья оставляет Его. На фоне общего смятения и страха, когда все, «оставив Его, бежали», еще больнее читать об уверениях в верности Петра, о дремоте троих ближних учеников, о предательстве Иуды. В число ближних или дальних учеников, большой семьи Господа Иисуса входим и мы с вами, верующие и неверующие. Одни — Его братья по плоти (став человеком, Он породнился с каждым из нас), другие, признав своим Отцом Отца Иисуса — по духу. Каким-то непостижимым образом наши собственные проявления неверности, дремоты, предательства присовокупляются к тем, что произошли в ту страшную ночь.

Сегодняшнее чтение, посвящённое описанию событий в Гефсиманском саду, продолжает тему предательства и отступничества, хотя и с иной, несколько неожиданной точки зрения. Начинается оно словами Иисуса, предупреждающего Своих учеников о том, что в эту ночь все они отступятся от Него (ст. 31–32). Неудивительно, что слова Учителя вызывают у учеников, и в первую очередь у Петра, бурный и решительный протест, сопровождающийся клятвами верности до конца (ст. 33–35). Но события той ночи доказали правоту слов Иисуса. Были и спящие ученики (ст. 40, 45), и всеобщее бегство (ст. 56).

На первый взгляд, может показаться, что апостолы обещают хранить верность Иисусу сгоряча, в момент того эмоционального подъёма, когда невозможное кажется возможным. Но такое предположение едва ли основательно: ведь большинство апостолов были взрослыми, зрелыми людьми. Они, конечно, прекрасно понимали, что происходит и на что они идут. Но они, по-видимому, никак не ожидали, что всё окончится так быстро и так катастрофически. Вполне возможно, что ученики Иисуса были действительно готовы умереть с Ним, но они, вероятно, думали, что речь идёт о смерти в бою, что в эту ночь начнётся наконец та мессианская война, которой ждали тогда в Иудее все, включая и апостолов. Доказательством тому служит попытка Петра: он хватается за меч в надежде, что время пришло и нужно, как во времена Маккавеев, лишь нанести первый удар, который станет знаком и призывом ко всеобщему восстанию (ст. 51). Но реакция Самого Иисуса (ст. 52–54) оказалась настолько неожиданной, что апостолы растерялись: как же быть дальше? Если не будет никакого восстания, никакой мессианской войны, то чего же тогда хочет Учитель? Бессмысленной смерти, их и Своей? К такому повороту событий апостолы были совершенно не готовы.

В сущности, здесь проявилась, только в иной форме, та же проблема, которая привела к предательству Иуду: Учителя заслонили от духовного взора учеников их собственные представления о Нём. Трудно сказать с уверенностью, как именно представляли себе ученики наступление Царства. Ясно одно: то, что произошло в ту ночь, в их представления никак не укладывалось. Они, конечно, не стали предателями, как Иуда, но и довериться Учителю до конца, настолько, чтобы остаться с Ним даже тогда, когда, по их понятиям, Он стал действовать совершенно нелепо и бессмысленно, они тоже не смогли. Они хотели и готовы были хранить верность Учителю, но такому, который соответствовал бы их представлениям и ожиданиям, а не такому, каким Он был на самом деле. А когда оказалось, что их Учитель не такой, каким они ожидали Его увидеть, они растерялись. Они не знали, как относиться к такому Учителю. И в критический момент эта растерянность подвела их.

Но, несмотря на всю серьёзность ситуации, в данном случае нельзя всё же говорить о предательстве, ведь предательство — шаг вполне осмысленный, это следствие сделанного человеком выбора. Здесь же никакого осмысления и никакого выбора не было, ведь апостолы едва ли за те короткие минуты ареста успели осмыслить всё, что происходило в их сердцах. Это была обычная спонтанная реакция, совершенно неконтролируемая, и, вероятнее всего, апостолы лишь спустя довольно значительное время начали понимать, что произошло той ночью. И всё же неготовность учеников сыграла свою роль: в критический момент Учитель остался один.