Мысли вслух на Кол 2:6-15

Это фактически «символ веры» апостола Павла. Из этого отрывка очевидно, что для Павла сутью христианства является не какое-то учение, «философия», не пустые обещания («обольщения»), не особое «знание», а Сам Иисус Христос. В Нем — все, вся полнота Божества телесно. Но для тех, кому это послание адресовано, написать только одно это имя было недостаточно, и Павел богословствует, перечисляя, что означает вхождение личности Христа в жизнь человека: меняется весь порядок жизни, вся структура отношений человека с миром и Богом, — а перед этим напоминает, что начинается жизнь человека со Христом верой, а развивается — благодарением.

Павел (разумеется, не случайно) много и часто говорит о верности. И речь идёт не только о верности Богу, Христу и Царству, хотя в первую очередь, конечно же, о ней. Но помимо них речь идёт о верности однажды сделанному выбору, которая оказывается порой, как это ни покажется парадоксальным, важнее верности Богу, Христу или Царству. В самом деле, что означает верность Богу? Или верность Христу? Будь христианство новой религией, или новой теологией, или новым этическим учением, всё было бы просто и понятно: в таком случае нам достаточно было бы продекларировать нашу приверженность соответствующему учению и его Основателю, ну, может быть, ещё участвовать периодически в неких ритуальных мероприятиях и носить какие-нибудь отличительно-опознавательные знаки. Но ведь речь идёт не о новом учении и не о новой религии, а о новой жизни, о жизни в том Царстве, которое принёс в мир Спаситель. А в жизни необходимо постоянство, и прежде всего постоянство отношений, определяющих наши жизненные приоритеты и, в свою очередь, определяемых ценностной системой, которой мы руководствуемся. Из этих элементов и складывается верность — друзьям, семье, единомышленникам и единоверцам, жизненному призванию и избранному пути. И принципиально такая верность ничем не отличается от той верности Богу и Христу, без которой невозможна жизнь в Царстве. Верность одна, и означает она постоянство отношений, а также неизменность системы ценностей и жизненных приоритетов. Без такой верности невозможна никакая жизнь не только в Царстве, но и в нашем непреображённом мире. Однако в непреображённом мире без того внутреннего духовного стержня, который на уровне жизненных отношений проявляет себя через верность, ещё можно как-то прожить, хотя, конечно, назвать то существование, которое придётся в этом случае влачить человеку, жизнью можно лишь с большой натяжкой. А вот в Царстве без него невозможно удержаться ни на мгновение. Ведь само духовное пространство Царства образуют именно отношения — отношения его обитателей между собой, отношения их со Христом, отношения Самого Христа с Отцом. Без них нет Царства. А значит, нет его и без верности, без которой отношения Царства невозможны.

О христианской жизни Павел говорит как о «пребывании» и как о «хождении» во Христе. Такими словами на языке иудейской традиции описывали обычно следование правоверного еврея Торе и хранение им Торы, соблюдение заповедей. Апостол же, как видно, теми же словами говорит о следовании Христу и об отношениях с Ним. И это, разумеется, не случайно: ведь первое (а возможно, и второе, и даже третье) поколение христиан видело во Христе образ живой Торы, осуществление идеала, который до прихода Христа оставался недостижимым.

Стать живой Торой стремился каждый верующий еврей, если только он относился к духовной жизни всерьёз. Но для этого надо было жить так, чтобы ничто, кроме того духовно-нравственного императива, который исходил от Бога и назывался внутренней Торой, не определяло жизни ищущего. Добиться такого состояния падшему человеку было практически невозможно: мешала повреждённая грехом природа. Иисус может явить миру пример живой Торы как раз потому, что Его природа от власти греха свободна. Но та же самая задача стоит и перед каждым Его последователем: последователи Христа тоже должны стать живой Торой.

Иначе жить жизнью Царства невозможно: ведь тут нужно находиться в особом духовном состоянии, которое требует определённого качества внутренней жизни, а качество это требует, чтобы жизнь человека определялась только внутренней Торой, только действующей в человеке Божьей волей и соответствующими интенциями. Такой человек уподобляется Христу не внешне, а по существу: ведь и во Христе тоже прямо действует Божья воля, притом во всей своей полноте. Однако стать живой Торой человек может лишь в непосредственном общении со Христом, в духовном пространстве тех отношений, которые его с Ним связывают.

Иначе ничего не получится: без живых отношений со Христом и вне их человек останется со своим грехом один на один, как это бывало в дохристианские времена, и тогда провал неизбежен. Вот это пребывание в динамике живых отношений со Христом, как бы внутри них, в том духовном пространстве, которое они образуют, и называет Павел «пребыванием» во Христе и «хождением» во Христе, указывая на то и на другое как на непременное условие нормальной христианской жизни.

Сегодня Православная Церковь празднует Обрезание Господне, вспоминая о том, как Господь Иисус был обрезан на восьмой день после рождения (Лк 2:21), чтение из Послания к Колоссянам напоминает нам, что, соединяясь со Христом, мы входим и в Его обрезание. «В Нем, — говорит апостол, — вы и обрезаны». Что это значит?

Для того, чтобы понять это, надо вернуться к ветхозаветному значению обрезания — знамения завета Бога с Авраамом. В Своем договоре с Авраамом Бог обещал произвести от него великий народ, обеспечить выживание этого народа вплоть до того, как в нем благословятся все племена земные, а в ответ ожидает от Авраама и его потомков веры — доверия Богу, предания себя и своего потомства в руки Божьи. Знаком такого доверия и оказывается обрезание — отсеченный лоскут крайней плоти.

Во Христе же абсолютное доверие Отцу пребывает от века («Прежде, нежели был Авраам, Я есмь», — Ин 8:58), Его обрезание — это Его безгрешность, плоть, отвергнувшая грех, нерукотворенный знак полного согласия с Отцом. Поэтому ничто греховное не может соединиться с Ним, и наше крещение оказывается одновременно нашим обрезанием, отсекающим греховность для вхождения в тело Христово.

После чтения сегодняшнего отрывка из Послания к колоссянам многие христиане начинают шарахаться от философии и от всего вообще, связанного с интеллектуальной жизнью, как от духовной чумы. Ещё бы: не ровен час, дофилософствуешься до потери спасения. И, наверное, мало кто задумывается об изначальном смысле употреблённого Павлом слова: любовь к мудрости, притом к мудрости, следующей за «законами («стихиями», как говорит об этом Павел) мира сего». А ведь мудрость для человека, воспитанного в библейской традиции — вещь не теоретическая и не умозрительная, а вполне практическая. В ветхозаветных книгах мудростью называли и мастерство ремесленника, который в те времена всегда был немного художником, и умение править государством, и даже навык праведной жизни: ведь праведность, как дело богочеловеческое, требовало не только водительства Божия, но и человеческого искусства, помогавшего праведнику избегать греха и следовать Торе настолько, насколько это доступно человеку, чья природа поражена грехом. А любовь к мудрости, основанной на законах нашего, преображающегося, но ещё не преображённого до конца мира могла бы иметь только одно следствие: такой любитель стал бы строить свою духовную жизнь, да и жизнь вообще, именно по этим законам, а не по законам Царства. Так действительно недолго потерять и Царство, и спасение.

Рассуждая о духовной жизни, Павел упоминает некие человеческие учения, называемые им «философией», следуя которым, по мнению апостола, легко потерять то главное, что составляет смысл христианства (ст. 8 – 10). А главное, по словам Павла, заключается в той новой жизни, жизни Царства, за которую Спаситель заплатил смертью на кресте (ст. 11 – 15). Говоря о «написанном против нас» («бывшем против нас рукописании», ст. 14), апостол, как видно, имеет в виду Тору, свидетельство которой всегда лишь осуждает грешника, обличая его грехи. Такому свидетельству можно было бы противостоять, лишь полностью избавившись от греха и явив полноту праведности, став, по общепринятому в те времена в раввинистическим кругах выражению, «живой Торой». Но этот идеал оставался недостижимым для поражённого первородным грехом человека, и явить пример «живой Торы» смог лишь Сам Спаситель, в Котором, по слову Павла, пребывает вся полнота Божия (ст. 9). Именно явленный Спасителем образец и обесценивает свидетельство Торы о нашей греховности, открывая нам дорогу в Царство (ст. 14; соответствующее греческое слово обозначает не только «учение», но также и «пример» или «образец»).

Но, как видно, церковь в Колоссах смущали проповедники, которые пытались вернуть тамошних христиан, по существу, в дохристианское прошлое. По-видимому, именно они придавали особое значение религиозной стороне иудаизма, вновь и вновь напоминая колосским христианам о религиозных правилах и обычаях, настаивая на неукоснительном их соблюдении, как главном условии обретения Царства (ст. 16 – 19). Для Павла же любое возвращение к религии представляет собой не путь в Царство, а уход от него. Он прекрасно понимает, что все религиозные нормы и правила принадлежат не Царству, а нашему, ещё не преображённому, миру (ст. 20 – 22). Конечно, иногда они могут помочь человеку на его духовном пути. Но они могут стать и преградой для ищущих Царства, если сделать их целью и смыслом: ведь тогда они лишь создают иллюзию духовной жизни, по сути не имея к ней никакого отношения. Не случайно Павел говорит о такой религиозности, что она лишь выглядит мудростью, на самом деле ею не являясь (ст. 23): Царство для него — единственная цель христианской жизни, и он отвергает всё, что может отвлечь от него и сбить с пути.

Мы-то в своем обыденном сознании полагаем, что покаяние случается от печали о содеянном нами беззаконии. А вот апостол Павел говорит в сегодняшнем чтении очень важную вещь: печаль по Богу производит неотменимое покаяние для спасения (в Синодальном переводе: «печаль ради Бога производит неизменное покаяние для спасения»). Для того чтобы произошла эта неотменимая, совершающаяся навсегда перемена мыслей (буквальный смысл греческого слова, обычно переводимого как «покаяние»), необходимо тосковать по Богу, печалиться о разлуке с Ним, желать встречи с Ним. Только это приносит плод. Только это делает нас способными жить по правде и по заповедям. А все наше стремление к самоусовершенствованию — это почетно, но безрезультатно.

Павел пишет, что христианство предполагает духовную жизнь, а не жизнь религиозную. Церкви в Колоссах были свойственны те же проблемы, какие проявлялись тогда и в других церковных общинах: уход (до известной степени, конечно) в религию, тенденция подменять духовную жизнь жизнью религиозной, со всеми вытекающими последствиями: ростом законничества, требованием обязательного соблюдения иудейских религиозных предписаний и прочего подобного.

Павел же прекрасно понимает, что суть христианства в другом: во Христе человек преображается, сама его природа, и в том числе природа телесная, меняется, человек приобщается жизни Царства, и «тело плоти» преображается по мере приобщения человека этой жизни. Такое преображение апостол и называет — в духовном смысле — обрезанием. В самом деле: обрезание ведь изначально символизировало тот или иной вид инициации, перехода человека в новое качество или в новое состояние.

Инициации могли быть возрастными или религиозными; в яхвизме обрезание стало символизировать вхождение в общину народа Божия и приобщение к той духовной полноте, которую она несёт. Но большего изменения, чем то, которое переживает человек, становясь христианином и приобщаясь жизни Царства, не бывает: тут ведь приобщающемуся открывается полнота, какой не найти больше нигде.

Тут в перспективе возможно не только изменение жизни человека и его внутреннего состояния, но и обретение им нового качества собственной природы, преображение, которое полностью и навсегда сделает его другим. Конечно, завершение этого процесса произойдёт не ранее дня возвращения Спасителя и полного торжества Царства, но начинается он тогда, когда человек обращается ко Христу и впервые приобщается жизни Царства.

Между тем, боясь греха и его последствий, многие стремились назад, в религию с тем, чтобы там укрыться от грозящей опасности. В самом деле: религия ведь действительно в значительной степени держится на страхе — но не каких-то неизвестных природных явлений, как думали когда-то, а на том экзистенциальном, метафизическом страхе, который испытывает человек, ощущая повреждённость грехом своей собственной природы.

Вот об этом-то страхе апостол и говорит, что со Христом нам нечего бояться: ведь Он берёт последствия совершённых нами грехов на Себя, обещая, что поможет нам разобраться с ними и, в конце концов, от них избавиться. Он Сам разорвал на кресте все наши долговые записи («рукописание»), дав нам возможность начать жизнь с чистого листа. Никакая религия не могла бы сделать для нас ничего подобного, о чём и напоминает Павел адресатам своего послания.

Мы-то в своем обыденном сознании полагаем, что покаяние случается от печали о содеянном нами беззаконии. А вот апостол Павел говорит в сегодняшнем чтении очень важную вещь: печаль по Богу производит неотменимое покаяние для спасения (в Синодальном переводе: «печаль ради Бога производит неизменное покаяние для спасения»). Для того чтобы произошла эта неотменимая, совершающаяся навсегда перемена мыслей (буквальный смысл греческого слова, обычно переводимого как «покаяние»), необходимо тосковать по Богу, печалиться о разлуке с Ним, желать встречи с Ним. Только это приносит плод. Только это делает нас способными жить по правде и по заповедям. А все наше стремление к самоусовершенствованию — это почетно, но безрезультатно.

Уже в первом веке христианам пришлось столкнуться с довольно странным религиозно-философским учением, весьма фантастично описывавшим устройство видимых и невидимых миров и магические средства, с помощью которых человек может победить силы тьмы и ворваться в мир, в котором обитает Всевышний. Магия этого прорыва в невидимое и нетленное не всегда опускалась до примитивных заклинаний, но суть ее, в конечном итоге, все равно сводилась к религиозному насилию над духовным миром. Адепты подобных учений обыкновенно утверждают, что обладают неким тайным знанием, сокровенным от обычных людей и доступным только посвященным. От греческого слова «знание» такие религиозно-философские системы получили название «гнозис» или гностицизм. Подобные воззрения не редкость в любую эпоху, и наше время так же подвержено магическим соблазнам, как и конец 1 века, хотя по прошествии двух тысячелетий они выглядят куда более комично.

В связи с этим едва ли случайны слова апостола Павла в сегодняшнем чтении из Послания к колоссянам о том, что во Христе «сокрыты все сокровища премудрости и ведения». В греческом тексте речь идет именно о «сокровенном гнозисе», и апостол разъясняет, что говорит об этом специально для того, чтобы кто-нибудь «не прельстил» колоссян (и нас) «вкрадчивыми словами». Апостол не отрицает, что путь возвращения в утерянный рай существует, но для него это не тайные знания гностиков или учения современных гностических сект. Апостол говорит о Том, Кто Сам есть Путь и Истина и Жизнь. Поэтому для человека вернуться к Богу означает не практиковать нелепые и жестокие обряды или извращать человеческую природу, но, как выражается апостол, «ходить во Христе», быть «укорененным и утвержденным в Нем». Каким бы тайным, сокровенным и чудодейственным ни было «знание» («лжеименное», по выражению отцов Церкви), — это мертвый груз. Спасительным для человека может быть только укорененность в живой личности Сына Божьего.

Продолжая разговор о христианстве и о христианской жизни, Павел переходит к теме своего собственного служения, причём смысл его апостол видит в том, что в нём исполнилось слово Божие (Кол. 1 : 24 – 29). Говоря об «исполнении», апостол, как видно, подразумевает изначальный смысл соответствующего греческого слова, которое предполагало «исполнение» как восполнение, доведение до полноты того, что ещё до полноты не дошло. Тем самым Павел обращает внимание адресатов своего послания на ту двуединую задачу, которая стоит перед Церковью в нашем преображающемся, но ещё не преображённом до конца мире, преломляя её применительно к конкретному служению отдельных христиан. С одной стороны, служение всякого христианина предполагает его собственное укоренение в жизни Царства, которое, разумеется, немыслимо без преображения его человеческой природы. Для такого преображения необходимо непосредственное воздействие Бога на эту природу, и апостол, конечно же, не случайно говорит о силе Божией, действующей в нём, как и во всяком, кто делает дело Божие (Кол. 1 : 29): ведь дело Божие невозможно делать одними человеческими силами, тут нужно непосредственное вмешательство Того, Кто это дело служителю поручил.

С другой же стороны, служение служителя оказывается не просто исполнением конкретного дела, хотя бы таким делом было поручение, непосредственно данное Богом. Оно прямо связано с полнотой Царства, к которой стремится каждый христианин. И всякое служение, если, конечно, оно остаётся до конца делом Божиим, становится не только шагом служителя к этой полноте, но и становлением полноты Царства через конкретное служение, которая проявляется в нём так же, как и во всяком деле Божием. И сами страдания апостола оказываются теперь не просто страданиями за Христа, они оказываются их продолжением так же, как само существование Церкви в нашем ещё не до конца преображённом мире оказывается продолжением в нём той истории Царства, которая началась приходом Спасителя в мир, продолжившись Его крестной смертью и Его воскресением. Потому-то и говорит Павел об утешении, которое должны были принести адресатам его послания известия о его страданиях (Кол. 2 : 1 – 3): ведь они означали не только верность самого апостола своему служению, но и то, что Царство растёт, а день его полного торжества и возвращения Спасителя приближается — весть, поистине радостную для всякого христианина.