Мысли вслух на Иов 3:1-3

Первая речь Иова, в которой он проклинает свое появление на свет, звучит как итог тех нечеловеческих мук, которые он переживает. Иов сожалеет о том, что появился на свет, он не хочет такой жизни, которая выпала на его долю. Жизнь для него имеет смысл, если в ней есть хоть что-то хорошее; сплошное безысходное страдание делает жизнь бесцельной. Зачем я появился на свет, спрашивает Иов, и говорит, что смерть для него лучше такой жизни. В смерти нет ни света, ни радости, там вообще ничего нет – но для Иова смерть не является утратой, потому что он уже утратил все, что у него было. Для него смерть – как дарование покоя, отношение к ней определяется не тем, что в ней нет жизни, а тем, что со смертью прекратятся страдания.

Прожитая Иовом долгая и счастливая жизнь, столь неожиданно пресекшаяся по неизвестным ему причинам, обесценивается обрушившимся на него страданием. Читая плач Иова, важно помнить слова пролога о том, что Иов до конца остался верен Богу и не возроптал. Его сетования – не столько протест против страдания, сколько жажда понимания того, что с ним происходит. Зачем была нужна его жизнь? Понимание этого, обретение смысла означало бы для Иова, что его судьба в руках Творца. Отсутствие ответа на его вопль тем трагичнее, что оно влечет за собой потрясение самой основы его бытия: сомнение в благости Всемогущего.

Иов говорит о том, что путь его темен («закрыт» в Синодальном переводе), он видит происходящее только изнутри своего страдания. Если и есть в нем какой-то высший смысл, для Иова он недостижим, потому что он – только человек. Таким образом, он заперт в своей муке; об этом идет речь во второй половине стиха: «Бог окружил [Иова] мраком» (Синодальный перевод), «затвори бо Бог окрест его», по точному выражению славянского текста. Иов не утверждает напрямую, что Бог – причина его страданий (хотя это предполагают его слова в прологе); но Бог устроил жизнь так, что для Иова нет ни выхода, ни смысла.

Первыми словами Иова стали слова проклятия. Он проклинает день своего рождения (ст. 3 – 10). Конечно, первое, что могло бы прийти в голову: Иов просто устал, устал от страданий, которые обрушивались на него с ужасающей регулярностью всё последнее время. Именно поэтому он мечтает о шеоле, о мире теней, где все равны и где прекращаются все страдания (ст. 11 – 19). Для адекватного восприятия этих жалоб важно помнить, что у евреев в древности не было представления о загробном воздаянии в том его виде, который получил столь широкое распространение в христианской среде, начиная с эпохи раннего Средневековья, когда формировались ставшие впоследствии традиционными представления о рае и об аде.

Иудаизм послепленной эпохи, когда была написана Книга Иова, знал лишь учение о последнем Суде, о всеобщем воскресении в день Суда и о мессианском Царстве, которое должно было наступить в день пришествия Мессии, который в сознании верующих евреев той эпохи был уже неотделим от дня Суда и всеобщего воскресения. Посмертие же, как считалось, было для всех одинаковым, человек после смерти превращался в тень и уходил в шеол, который и был обиталищем теней. Смерть уравнивала всех, а воздаяние могло наступить не раньше дня Суда и всеобщего воскресения.

Но Иову нечего было терять, и он был готов к тому, чтобы уйти в мир теней. И всё же дело обстояло не так просто. Для Иова самым страшным, как видимо, оказывается не то, что он страдает, а безысходность этих страданий, их полная немотивированность и вызванный этой немотивированностью тупик (ст. 20 – 23). Праведник не заслуживал страдания, и у Иова были все основания недоумевать; но страшнее всего было то, что, не зная, в чём он виноват, Иов не мог сделать ничего для изменения ситуации. Его религия связывала страдания с греховностью и нечестием, с тем, что для Иова было страшнее любых страданий. Ему казалось, что Бог наказывает его так, как наказывают за их грехи нечестивцев, что он сам стал для Бога нечестивцем, а хуже такого поворота событий не могло быть ничего (ст. 24 – 26). Но самым страшным было то, что религиозность Иова ничем не могла ему помочь. Он приносил очистительные жертвы даже тогда, когда мог предполагать грех там, где его, вполне возможно, и не было вовсе; но теперь он не понимал, в чём он должен раскаиваться и от чего очищаться.