Новость дня на 2 Августа 2022

В последних стихах первой главы и во второй главе Экклезиаст говорит о мудрости и жизненных удовольствиях, которые он испробовал в течение своей жизни. Все это он оценивает как тщетное; сердце его радовалось от трудов, но с точки зрения Экклезиаста плод этих удовольствий ничтожен: «И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился я, делая их: и вот, все — суета и томление духа, и нет от них пользы под солнцем!»

Ниже он скажет о том, что смерть – великий уравнитель – стирает разницу между нищетой и богатством, удовольствиями и страданием, потому что ничего из этого человек не возьмет с собой в могилу. Быть может, следующее поколение, наследующее человеку, придаст смысл его трудам? Нет, говорит Экклезиаст: глупый наследник лишь расточит то, над чем трудился человек во все дни жизни своей. Будущее неподвластно смертному человеку, поэтому труды его – тоже погоня за ветром. Довольствоваться необходимым и получать насущное – вот, что могло бы стать утешением человеку; но это – в руке Божьей, и не зависит напрямую от человеческих трудов.

Эти размышления Экклезиаста перекликаются с притчей Господа Иисуса Христа о безумном богаче (Лк. 12:13–21). В ней Господь говорит: «Но Бог сказал ему: безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил?» Евангелист Лука непосредственно после этой притчи приводит слова Христа о полевых лилиях: «говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них». Упоминание Соломона предполагает не только содержательную, но, возможно, и генетическую связь притчи Христа с размышлениями Экклезиаста. И здесь же Господь дает Свой ответ на разочарование, постигшее Экклезиаста на пути мудрости, богатства и удовольствий: «наипаче ищите Царствия Божия, и это все приложится вам». Однако это ответ Самого Христа; для Экклезиаста он остается недоступным. Можно сказать, что слова его проводят грань между человеческим опытом Ветхого завета и новозаветным Откровением.

Экклезиаст описывает многие из земных радостей, и вроде бы не возразишь тому, что он говорит об их суетности и бессмысленности. Впрочем, вновь и вновь читая о доступных ему удовольствиях, трудно избавиться от ощущения, что речь идёт не о нормальном восприятии земных радостей, а о пресыщении их чрезмерным количеством. Уже здесь можно, сначала в порядке скромного предположения, задать вопрос: что, если власть суеты не абсолютна, и суета порабощает тех, кто готов попасть под её власть?

Конец мудрого и глупого назван одним и тем же. Против этого не возразишь, если говорить о конце земной жизни. А если с окончанием земного срока жизнь не прекращается? Об этом речи ещё нет, нам пока что демонстрируется модель жизни вне перспективы, уходящей за пределы сроков, отмеренных для пребывания на земле. Помнится, в годы массового атеизма Книга Экклезиаста часто цитировалась, её строки о суете сует были близки распространённому мироощущению, но цитирование было однобоким, многое в книге, не сводимое к словам, вырванным из общего текста, не замечалось.

И вот, наконец, начинает просвечивать выход из беспросветности, и речь заходит о дарах Божиих.

Традиционная письменность мудрых невысоко ставит веселье и смех. И всё же в поисках смысла жизни Екклесиаст решил попробовать и этот путь, но, как видно, без особого успеха (ст. 1 – 2). Возможно, поняв всю бесполезность служебной суеты, он действительно хотел забыться в шумном веселии, но склонный к размышлениям и к беспощадному анализу ум, как видно, не позволил ему целиком погрузиться в то, что представлялось пустым и бессмысленным.

По-видимому, Екклесиаст был не из тех, кто видит разрешение мировоззренческих проблем в том, чтобы не задаваться вопросами, мешающими наслаждаться жизнью. Желая, как видно, испытать всё, он даже попробовал найти утешение в вине, но, поскольку речь шла не о стремлении забыться, а о своего рода эксперименте, вино, как и следовало ожидать, не только не решило никаких проблем, но даже не позволило забыть о них (ст. 3). И тогда попытки забыть о проблемах сменились попытками их разрешения. Если ничего нельзя изменить в большом мире, то, быть может, возможно обустроить хотя бы свой собственный дом, создать свой собственный мир, устроенный разумно и в соответствии с Торой?

Мало у кого были такие возможности обустроить свой собственный дом, как у Екклесиаста, и он, как видно, отнюдь ими не пренебрегал: дом получился таким, каким хозяин хотел его видеть, и в какой-то момент ему показалось, что долгие поиски смысла жизни увенчались успехом (ст. 4 – 10). Но иллюзия счастья продлилась недолго, очень скоро наступило отрезвление (ст. 11). Всякий человек смертен, и мудрый, при всей своей мудрости, умирает так же, как и глупец (ст. 12 – 16).

Такой пессимизм станет вполне понятен, если вспомнить, что представление о посмертной участи в раннем иудаизме не очень отличалось от того, что было у соседних народов: жизнь каждого оканчивалась в мире теней, который по-еврейски называется «шеол», где все равны потому, что каждый обращается в тень, влачащую существование, которое уже нельзя назвать жизнью. Мёртвые не помнят о мире живых, у них не сохраняется памяти даже о собственной жизни, а живые быстро забывают прошедшие поколения и их дела. Единственной надеждой была надежда на воскресение и на мессианское Царство, но мессианская перспектива во времена Екклесиаста казалась слишком далёкой, чтобы всерьёз на неё надеяться. Шеол же отнюдь не воодушевлял. Неудивительно, что жизнь, терявшая всякий смысл и всякую перспективу, казалась Екклесиасту ненавистной (ст. 17).

И дело не только в том, что, уходя в шеол, человек оставляет плоды своего труда на произвол судьбы: ведь неизвестно, как распорядятся наследники умершего доставшимся им наследством (ст. 18 – 21). Дело, прежде всего, в том, что, как открылось Екклесиасту, даже та радость, которую получает человек, наслаждаясь плодами своего труда, в сущности, от него не зависит. Сам труд приносит лишь утомление и беспокойство, а радость даёт Бог, и только от Него зависит, сможет ли человек получить наслаждение от своего труда (ст. 22 – 26).