Мысли вслух на Исх 12:49

Тора, как видно, требует от нас одинакового отношения ко всякому человеку, независимо от того, является ли он для нас «своим» или «чужаком». Это вовсе не значит, что Бог не делает различий между людьми, между Своим народом и другими народами. В той же Торе достаточно однозначно описаны требования к тем, кто хотел бы войти в народ Божий, став его неотъемлемой частью и получив право участвовать в религиозной жизни общины: такой человек должен не только принять яхвизм, как свою веру, и Бога Израиля, как своего Бога, он должен также полностью следовать всем религиозным нормам и правилам, включая не только заповеди, нравственные нормы, но и правила ритуальной чистоты, которым в дохристианские времена повсеместно, включая яхвизм, уделяли большое внимание.

Однако возможно было и иное положение дел: пришелец, человек со стороны, решивший поселиться среди евреев, имел право жить среди них, не участвуя в яхвистской религиозной жизни и пользуясь при этом всеми правами, кроме права на такое участие. Разумеется, все законы, связанные с запретом богохульства и кощунства, распространялись на него так же, как и на самих евреев, но в остальном он был свободен.

Именно эта норма Торы позволила целым языческим племенам жить на территории еврейского государства, не принимая яхвизма и продолжая поклоняться своим богам, как это было во времена Давида и Соломона. Что это: веротерпимость? Религиозное безразличие ко всем, кроме собственного народа? Наверное, не то и не другое.

Тора никогда не приравнивала язычество к яхвизму, так же, как никогда не приравнивала она язычников к народу Божию. Тут скорее уважение свободы выбора человека в главном, в том, что касается его духовной жизни, а значит, и его религии. Нельзя, да и бессмысленно «обращать» человека, пользуясь тем, что ему, может быть, просто некуда уйти.

К тому же, сам факт пребывания язычника на земле Божьей ещё не делает его яхвистом, сама собой вера не приходит, и лучше никого в этом отношении не вводить в заблуждение: тот, кто хочет принять яхвизм, должен принять его не «автоматически», поселившись среди верующих яхвистов, а сделав свой собственный выбор и примкнув к общине.

Так Тора оберегает свободу человека и сохраняет чистоту общины, избавляя её от мнимых «верующих», чья вера на поверку оказывается всего лишь формальностью и желанием быть «как все».

Смерть первенцев оказалась последней каплей: фараон отпускает народ. Более того: он торопит евреев с уходом. Почему так? Думал ли фараон, что евреи захотят уйти из Египта? Дальнейшие события ясно покажут: нет, не думал. Предполагалось, что народ отправится в Беэр-Шеву (Вирсавию), где было старое яхвистское святилище, существовавшее ещё во времена Авраама, в Беэр-Шеву, бывшую тогда под контролем Египта. Туда из района дельты было как раз примерно три дня пути в один конец.

Фараон надеялся, что евреи отправятся в Беэр-Шеву, совершат своему Богу положенные жертвоприношения, отпразднуют свой праздник и вернутся. Фараон теперь понимал: иначе от гнева Бога Моисея ему не избавиться. То же думали и простые египтяне. В рассказе упомянуто, что евреи «обобрали» египтян. Силой, разумеется, они ничего такого сделать не могли. Вполне возможно было другое: египтяне приносили им пожертвования для их Бога.

Таков был старый египетский (да и не только египетский) обычай: для исцеления от болезни или для избежания смерти надо было принести тому богу, который, вероятно или очевидно, был причиной несчастья, приношение — как правило, амулет, прямо или символически изображавший то, от чего хотели избавиться. Амулеты делались из золота, серебра, меди, а если человек не мог себе позволить ничего такого, то и из глины. Могли пожертвовать и что-то иное, если причина несчастья была точно неизвестна: отчего, например, умерли первенцы, египтянам было определить довольно трудно. Нередко жертвовали всё те же золотые или серебряные вещи с тем, чтобы гнев бога не коснулся жертвователя. Египтяне, как видно, уже убедились: кем бы ни был Бог Моисея, шутки с Ним были плохи.

Неискушённые в богословских тонкостях, простые люди могли считать его каким-нибудь суровым духом пустыни, из тех, кому, по их понятиям, поклоняются кочевники. Как бы то ни было, надо было задобрить этого неведомого бога или духа: ведь смерть вошла в каждый дом, и неизвестно было, чего ожидать дальше. На Моисея и власти, и простые люди смотрели теперь как на спасителя, единственного, кто мог избавить страну от неминуемой иначе гибели.