Мысли вслух на 2 Кор 3:17

В Библии часто можно встретить утверждение, что Бог есть дух. С этим несомненным фактом апостол связывает свободу, как бы утверждая, что Бог, будучи духом, является Богом свободы, а не порабощения, даже если речь идёт о порабощении той или иной форме религиозности. На первый взгляд, связь между этими двумя утверждениями не просматривается.

Но если вдуматься, нетрудно увидеть, что связь эта всё же существует, хотя заметна она не сразу. В самом деле, всякий дух (будь то Сам Бог или любое сотворённое им духовное существо) отличается от природы (во всех возможных её, быть может, ещё даже неведомых нам сегодня, формах) именно полной и абсолютной свободой. У Бога нет никакой природы, Он — чистая воля и чистое самосознание.

Не случайно, в отличие от богословов, Библия ничего не говорит нам о природе Бога, а вот о Его воле и о Его личностных качествах — постоянно. Воля и есть основание всякого духа и первичное его проявление, не случайно она составляет основу всякой духовной жизни, в том числе и человеческой. Самосознание — производное от воли, которое в нормальном случае обусловлено только ею и только от неё зависит.

Практически это означает, что дух в подлинном смысле слова зависит лишь от самого себя, и никогда ни от чего и ни от кого другого. Любые отношения между духовными существами всегда будут свободными и глубоко личностными, а любое ограничение проявления воли означает и ограничение свободы, которое в конечном счёте ведёт к умалению полноты духовной жизни того, чья воля ограничивается. Иное дело природа: она никогда не определяет своего собственного бытия, будучи всегда зависима от чего-то, а в конечном счёте от кого-то, другого. Если дух по определению свободен, так, что умаление его свободы снижает его духовный потенциал, то природа так же по определению несвободна.

Конечно, всякий дух может взаимодействовать с природой, не теряя своей свободы, так же, как Бог сотворил весь природный мир, нисколько не умаляя Себя и не стесняя тем Своей свободы. Его самоумаление и самоограничение оказалось связано не с природой, а с сотворёнными им духовными существами, с которыми Его связывают отношения любви. Такое самоумаление и самоограничение, конечно, формально тоже можно считать ограничением свободы, но, поскольку речь идёт об абсолютно добровольном выборе, такое ограничение перестаёт быть внешним, оказываясь для Бога органичной формой Его собственного существования.

И в Царстве все формы определяются таким же образом, исходя из отношений взаимной любви, которые предполагают взаимное самоограничение, как следствие учёта существования тех, кто находится рядом. Никаких внешних границ здесь нет, есть лишь добровольно принимаемая каждым форма собственного бытия, учитывающая наличие отношений с Богом, со Христом, с ближним. А вот в непреображённом мире, наоборот, все ограничения связаны, прежде всего, с природной составляющей человека, которая после грехопадения возобладала, подчинив себе то дыхание жизни, которое каждый человек получает при рождении. Неудивительно, что они связывают, сковывают духовную свободу человека.

И религия тут не исключение: ведь, помимо свойственной ей духовной составляющей, в ней немало природного, связанного с психикой и поведенческими моделями падшего человека. А апостол, разумеется, не мог об этом не знать. Потому-то он и призывает своих корреспондентов к свободе. К той свободе Царства, без которых невозможны настоящие, полноценные отношения с Богом. А значит, невозможно и спасение.

В третьей главе послания к Коринфянам апостол Павел говорит о понимании Ветхого завета как свода запретов и разрешений, исполнения которых ожидает от человека Бог. Он подчеркивает, что только через Христа Ветхий завет открывается нам как свидетельство о Боге, Творце неба и земли. Лицо Моисея, говорит апостол, светилось отблеском славы Вседержителя, но эта слава остается без Христа сокрытой и для видевших Моисея, и для читающих его книги. Для тех, кто обращается ко Христу, снимается это «покрывало», пелена, удерживающая нас от лицезрения славы Божьей.

И вот после этих слов апостол пишет: «Господь есть дух, а где Дух Господень, там свобода». Отношения с Богом подобны, таким образом, не букве запретов и разрешений, но свободе духа. Но это совершенно не означает, что в свободе Нового Завета мы можем нарушать те заповеди, нарушать которые было нельзя иудеям. Несвобода заключается в том, что покрывало лежит на наших человеческих сердцах, не давая нам возможности видеть славу Божию. Поэтому об обращающихся к Богу апостол говорит: «Мы же открытым лицом отражая славу Господа, преображаемся». Следовательно, под свободой он понимает реальную возможность встречи с Богом и нашу способность к этой встрече прийти.

Духовное бытие не связано характерными для материального предмета ограничениями: формой, местоположением, сиюминутностью, однонаправленностью движения во времени и т.д. Когда Иисус в разговоре с самарянкой (Ин. 4:24) говорит: «Бог есть Дух», — Он разрушает человеческие представления о «привязке» Бога к определенному месту — стране, городу, храму. Апостол Павел имеет в виду несколько иное, он говорит о том, что Дух может действовать не извне, а изнутри, уничтожая нашу внутреннюю несвободу Своей благодатью прощения и мира.

Говоря о верующих евреях, читающих св. Писание, Павел упоминает покрывало, которое мешает им видеть подлинный смысл текста так же, как когда-то покрывало, наброшенное Моисеем на своё лицо, мешало видеть его окружающим. Что он имеет в виду? Конечно, читая этот отрывок сегодняшними глазами, мы прежде всего обращаем внимание на разницу между традициями, связанными с интерпретацией иудеями и христианами одних и тех же ветхозаветных текстов. Но во времена апостола говорить о какой-то особой христианской традиции было ещё рано. Вероятно, уже существовали какие-то, вполне возможно, даже записанные, рассказы о смерти и воскресении Спасителя, но христианского корпуса священных текстов ещё не существовало.

Равно, как и особой разработанной христианской традиции интерпретации Торы или Пророческих книг: прошло ещё слишком мало времени, чтобы такие интерпретации могли появиться. Речь, очевидно, идёт о другом. И тут вспоминаются слова евангелиста о том, что Иисус Сам после воскресения во время одной из встреч с учениками отрыл их ум для восприятия Писания. Вряд ли в данном случае речь шла о какой-то таинственной экзегезе, доступной только «посвящённым».

Скорее дело было в другом, в самой сути того, что можно было бы назвать пониманием всякого текста, и особенно теста священного и боговдохновенного. В самом деле: для понимания любого текста необходимо прежде всего воссоздать ту систему смыслов, которую создал автор, когда писал свой текст. Текст ведь (по крайней мере, текст литературный) и есть система смыслов, облечённая в слова.

А смыслы нельзя просто скопировать так, как мы копируем буквы, их можно лишь воссоздать, пройдя вместе с автором тот путь, который прошёл он, создавая свой текст. Но что, если автор был не один? Что, если его вдохновлял Бог, если Он открывал смыслы, а автор лишь воплощал их в слове? Тогда получается, что путь надо пройти не только с автором-человеком, но и с Богом, Который его вдохновлял. Чтобы понять Библию, надо понять Бога.

А вот этому пониманию лучше Спасителя точно не научит никто. Более того: каким-то основополагающим вещам может научить только Сам Спаситель. Иначе — покрывало. Иначе что-то остаётся закрытым навсегда. Вот это и имеет в виду апостол, говоря, что лишь дыхание Божье, дыхание Царства освобождает человека и даёт ему полноту понимания св. Писания как слова Божия. Бог свободен от всех человеческих ограничений, и лишь в Его свободе можно понять Его слово.

Продолжая тему «духа и буквы» Торы, Павел говорит о своих соплеменниках, что их восприятие Торы искажено из-за того, что они не имеют опыта Царства и не знают Христа (ст. 12 – 14). И речь, как видно, идёт в данном случае не просто о следовании той или иной религиозной традиции. Подлинный смысл Торы скрыт от всякого, кто её читает, за исключением тех, кого коснулось дыхание («дух») Бога (ст. 15 – 16). Но полнота этого дыхания неотделима от Царства, а потому до конца и в полноте смысл Торы открывается лишь жителям Царства. Царство же по определению не вмещается ни в какую религиозную традицию. Но есть очень важный признак, отличающий жителя Царства от религиозного человека, о котором Павел не устаёт напоминать. Признак этот — свобода (ст. 17).

Здесь-то и проходит граница, отделяющая жителя Царства от приверженца всякой религиозной традиции, в том числе и в отношении к Торе. Для человека религиозного Тора оказывается источником, из которого он черпает основания для своей религиозной жизни, включающей множество религиозных обязанностей. Для жителя Царства она оказывается описанием алгоритма тех отношений, которые связывают его с Богом и с ближними.

Религиозная обязанность редко оказывается освобождающей сама по себе; отношения Царства предполагают изначальную свободу, вне и без которой они немыслимы в принципе. Религиозные обязанности, в лучшем случае, вырастают из осознанной необходимости следования Торе, которое, однако, оказывается невозможным в полноте; отношения Царства, напротив, предполагают именно эту полноту воплощения Торы в каждом его обитателе, полноту, которая неотделима от самой жизни Царства. Буква Торы порабощает, её дыхание освобождает; но, чтобы читающий почувствовал дыхание Торы, его должен коснуться Сам Бог, а Он, раз посетив ищущего праведной жизни, уже не оставит его, пока не приведёт ко Христу и не введёт в Своё Царство. И лишь там спадёт с души ищущего покрывало, о котором говорит апостол.

Сегодняшнее чтение содержит очень известные слова «буква убивает, а дух животворит». Апостол сопоставляет Ветхий и Новый завет, и буква в данном случае выступает символом писаного ветхого закона. Почему апостол утверждает, что писаный закон — убийственная вещь? А если закон — правильный и справедливый? Собственно, ветхозаветное законодательство как раз и содержит хорошие, нужные и правильные законы. Но, будучи написан, закон становится своеобразной объективной реальностью, отделенной как от исполнителя, так и, самое главное, от законодателя. Дело не в том, что никакой писаный закон не может исчерпать всю многогранность реальной жизни, хотя это и очевидно. Но это безликая вещь, управляющая жизнью тех, кого Бог наделил образом и подобием Своей личностности и, потому, есть унижение этого образа и подобия. Не случайно в предновозаветные времена в Израиле возникает представление о Премудрости Божией — это олицетворение закона, составляющее его живой смысл, его дух. Слова о Премудрости в Библии оказываются пророчествами о Христе, потому что отражают волю Бога стать напрямую Владыкой Своего Царства.

Напротив, Дух вечно Нового завета дает его участникам возможность быть не под властью каменных скрижалей, но под властью лично Законодателя. Это вовсе не означает, что, скажем, к ним предъявляются иные нравственные требования, чем к участникам Синайского Завета. «Не нарушить закон пришел Я, но исполнить», говорит Сам Господь. Но не эти требования составляют суть человеческой жизни. Исполнение их становится функцией, проявлением личных отношений с Законодателем. После слов об убийственности буквы и животворности Духа апостол подробно говорит о славе Ветхого и Нового заветов. Увы, наша печальная история значительно исказила понимание этого слова, поэтому оно нуждается в пояснении. Речь вовсе не идет о том, что подразумевают лозунги. Мы помним такие красные растяжки на улицах с надписью «Слава КПСС» (не к ночи будь помянута). Мы помним славу царей и владык земных. Наши братья-христиане в Древнем Риме очень точно назвали это pompa diaboli. Библейский смысл слова «слава» (греч. δόξα, лат. gloria) ярче всего явлен в видении Исайи: «и слава Господня наполняла храм». Это — форма такого присутствия Бога, когда человек познает и благословляет это присутствие. И именно потому полнота такой славы в Новом Завете оказывается качественно больше, чем в буквах Ветхого закона.