Мысли вслух на Мф 14:35-15:11

Диалог Господа Иисуса Христа с книжниками и фарисеями о предании старцев, который мы читаем сегодня в Евангелии от Матфея, важен для нас в первую очередь тем, что выявляет истинный смысл ветхозаветного закона. Книжники и фарисеи подходят к закону с правовой точки зрения, считая, что все, что не запрещено — то разрешено. Именно поэтому для них не исполнить обрядовую норму, относящуюся к постановлениям о ритуальной чистоте, нельзя; а вот причинить страдание или обидеть другого человека — можно, если это не входит в формальное противоречие с законом.

Приводя в качестве характерного примера не осуждаемый фарисеями и книжниками противозаконный обычай, Господь тем самым вновь подчеркивает то, что Он уже говорил: главное в законе — суд, милость и вера. Надо сказать, что лучшие из представителей раввинистической традиции приблизились к такому пониманию Торы, и одному из них Господь сказал «поистине не далек ты от Царствия Божия». Но для большинства слова Христа о различии внешнего, формального исполнения закона и подлинной верности Духу Божию, оказываются шокирующими.

Их можно понять: слова Христа о том, что оскверняет человека не съеденная пища, а то, что исходит из уст его, сказанные в разгар поста, и сейчас шокировали бы многих из нас. Но в том, что говорит сегодня Христос книжникам и фарисеям, содержится удивительный призыв для нас жить не формально, не поверхностно, но жить своей глубиной и чтить Бога не устами, но сердцем.

Лучше всего люди обучаются в ходе практической деятельности. Самый великий Учитель, конечно, знает об этом и дает Своим ученикам практическое задание. Он их готовит к будущему апостольству, к подвигу свидетельства о Царстве Того, Кто родился в этот мир (см. ГЛАВНУЮ НОВОСТЬ), чтобы принести в него мир, как об этом пели Ангелы в рождественскую ночь. Апостольское служение требует самоотверженности, но Христос обещает, что благовествование будет наполнено Его силой, Его действенной любовью, исцеляющей этот мир.

Попробуем подставить в диалог Христа и книжников современные реалии, чтобы лучше понять, о чем идет речь.

С одной стороны выдвигаются некоторые религиозные правила, касающиеся внешней стороны жизни и восходящие к авторитету определенных людей. Греч. πρεσβυτέρον здесь очень точно переведено как «старцы»: речь идет не только и не столько о древних, сколько о старших и авторитетных. В новозаветной Церкви это слово сразу стали использовать для обозначения священнослужителей и начальствующих, независимо от возраста. Мы тоже называем теперь старцами людей нам вполне современных. С другой стороны, Спаситель говорит том, что такие предания (лат. traditionem, традиции) не обязательно обладают божественной непогрешимостью.

Итак: «Почему ученики Твои преступают предания старцев? Ибо вычитывают перед Причастием не все молитвы, положенные в молитвослове». Он же сказал им в ответ: «зачем и вы преступаете заповедь Божию ради предания вашего? Ибо Бог заповедал: не убивай. А вы говорите: если кто работает защитником родины, тот может и убивать. Таким образом вы устранили заповедь Божию преданием вашим».

В качестве примеров книжники и Господь используют вещи совершенно разного уровня. Крошечная деталь повседневной обрядности и заповедь из числа Десяти. Вывод Христа звучит как приговор: «тщетно чтут Меня, уча учениям, заповедям человеческим». Дело здесь, собственно, не в том, что обряд — второстепенная вещь, все равно без него не обойдешься. Сам Господь говорит: «сие надлежало делать и этого не оставлять» (Мф. 23:23). Однако есть главное в законе: суд, милость и вера. Погрешая против них, ты не сможешь быть человеком, даже исполняя все мельчайшие подробности обряда и обычаев.

Различение чистой и нечистой пищи, кашрут всегда играл в иудаизме особую роль. Это различение предписано Торой, а Тора связывает с ним сохранение ритуальной чистоты. Чистота же, в свою очередь, определяет возможность освящения, которое является целью и смыслом духовной жизни как в яхвизме, так и в иудаизме. Но с течением времени в иудаизме в том, что касается кашрута (так же, впрочем, как и в некоторых других случаях) произошла некоторая формализация: смысл его был не то чтобы забыт, но отошёл на второй план, а нормы и правила ритуальной чистоты, касающиеся пищи (как, впрочем, и нормы ритуальной чистоты вообще), стали самоцелью.

Иисус же возвращает кашруту его изначальный смысл. Он говорит: дело не в том, что человек ест, а в том, что он говорит. Казалось бы, слова не самый надёжный критерий, когда дело касается человеческого сердца. Но они могут сказать многое, нередко даже то, что сам человек предпочёл бы скрыть. В частности, они нередко свидетельствуют о духовном состоянии говорящего больше, чем он сам может подумать, особенно, когда срываются с языка невольно. И Иисус, разумеется, прекрасно это зная, указывает на то, что главной целью всех религиозных предписаний должна быть духовная жизнь человека, а не религиозность как таковая. Если же такой цели не стоит, религиозные нормы и правила теряют всякий смысл.

Но дело было не только в этом: ведь о чём-то подобном некоторые учителя Торы говорили ещё до прихода Христа. Дело было ещё и в том, что для Царства прежние нормы и правила ритуальной чистоты действительно во многом оказывались неактуальны. Конечно, вопрос чистоты в Царстве стоит во многом даже острее, чем в нашем, ещё не преображённом, мире: в Царстве, как показывает опыт первохристианской общины, любой грех может оказаться смертельным. Но здесь он зависит полностью от воли человека, от его интенций и ценностной системы. Осквернить человека извне в Царстве не может ничто. Поэтому Иисус и говорит о том, что «исходит из уст»: ведь, когда дело касается слов, приходится говорить и о намерениях, притом не всегда осознаваемых самим человеком. Только они и важны для Царства. А все нормы и правила внешней ритуальной чистоты важны для человека лишь постольку, поскольку он остаётся ещё частью нашего преображающегося, но пока не преображённого мира.

Сегодняшнее чтение затрагивает один из важнейших вопросов религиозной жизни — вопрос о священном Писании и о традиции. Для всякой религии проблема ритуальной чистоты всегда была центральной: ведь ритуальная чистота определяет саму возможность полноценного участия в религиозной жизни. Неудивительно, что последователи фарисейских религиозных школ, как люди исключительно благочестивые, задавали Иисусу вопросы, касающиеся иудейских норм и правил ритуальной чистоты. К числу таких вопросов относится и вопрос об омовении рук (ст. 1–2).

Речь в данном случае идёт, разумеется, не о гигиене, а об очистительном омовении, которое положено было совершать перед едой. Впрочем, ссылка на «предание старцев» очевидно предполагает, что речь идёт не о заповеди Торы, т.е. священного Писания, а об её интерпретации, связанной с фарисейской традицией. Иисус же отвечает вопросом на вопрос: а можно ли подменять заповедь, данную Богом и ясно выраженную в Писании, человеческими мнениями, сложившимися внутри какой бы то ни было, пусть и авторитетной, традиции? Ведь любая традиция — плод человеческого творчества, а заповедь дана Богом (ст. 3). Отвечая так, Иисус, казалось бы, уходит от вопроса, по крайней мере, на время. Впрочем, уже очень скоро Он отвечает и на него, возвращая Своих слушателей к тому пониманию чистоты, которое Торой предполагалось изначально (ст. 10–11, 16–20).

Но при более внимательном прочтении становится ясно, что ответ этот прямо связан с вопросом о подлинной и мнимой традиции. Подлинная традиция всегда ставит на первый план духовное состояние человека, а также его отношения с Богом и с ближними. Именно это определяет судьбу человека в Царстве, как, впрочем, и то, сможет ли вообще человек туда войти. Для религиозного же сознания важна внешняя форма, любая религиозность всегда несёт в себе нечто магическое, даже если речь идёт о религии Откровения. И нередко оказывается, что внешние выражения религиозности оказываются важнее сути. Спору нет, Бог важнее семьи; но означает ли это, что жертва на Храм важнее помощи престарелым родителям? Едва ли, ведь такая жертва сама по себе вовсе не определяет качества отношений жертвующего с Богом. Более того, она вполне может оказаться средством для того, чтобы забыть о престарелых родителях, не испытывая при том никаких угрызений совести: ведь формально заповедь не нарушена! Такой формализм в той или иной степени всегда присутствует в любой религиозной традиции.

Наверное, именно поэтому Иисус и не создал никакой новой религии: ведь христианство — не религия, а просто жизнь в Царстве. И Он всё время напоминает Своим слушателям, что подлинная традиция и есть опыт Царства. Такую традицию нет необходимости поддерживать искусственно: она и без того никогда не утратит своей значимости. И органично войдёт в Царство, став его неотъемлемой частью.

Упрёк в нарушении предания исходит от тех, для кого следование преданию стало самоцелью. Сталкиваются две позиции, спор идёт о том, кто же на самом деле соблюдает закон — тот ли, кто выполняет внешние предписания, необходимую упаковку закона, или же соблюдающий сущность закона, даже если со стороны кажется, что буквальное выполнение предписаний нарушается. Но проблема и в другом: многие благочестивые правила придуманы людьми, они не обязательно от Бога. Но как часто человеческое заслоняет данное свыше, и так мы начинаем подменять волю Божию своими представлениями о ней!

Между тем «правильное» выполнение благочестивых норм, равнодушное к подлинному состоянию души Господу не нужно. Остерегаясь ритуального осквернения извне и, шире, всякого постороннего негативного воздействия, слишком легко упустить из вида оскверняющее нас наше собственное зло. Но то, что гнездится в нас, может оказаться более гремучей смесью, чем негативные воздействия извне. Ведь это мы принимаем или отвергаем их.

Если кого-то такой подход соблазняет, значит, у таких людей неверные представления о духовной жизни. Грозно звучат слова Христа об искоренении того растения, которое насаждено не Отцом Небесным. Но в них содержится серьёзное предупреждение: если мы видим, что человек согласился поддаться соблазну и отошёл от Господних путей, то не потому ли, что первоначально он отверг Его волю в глубине своего внутреннего мира?

Для слушателей евангелиста Матфея закон Моисея — не просто свод непонятных правил и установлений. Матфей приводит слова Господа Иисуса о том, что «скорее прейдут небо и земля, чем одна черта из закона» (Мф. 5:18). В чем же тогда состоит противостояние Христа и фарисеев? Похоже, для фарисеев закон — это набор заповедей, делая которые, человек может угодить Богу, стать к Нему ближе, исполнить Его волю о человеке. Таков подход вообще всякого религиозного сознания, для которого суть отношений Бога с человеком заключается в совершении неких действий, которые Бог предписывает людям исполнять. Знакомый подход, не правда ли? Что же говорит о законе Христос? В Его толковании любовь к родителям оказывается выше подаяния на храм, чистота сердца — важнее чистоты рук. Вот к чему направлен Моисеев закон. Тогда, чтобы жить по закону Божьему? нужно быть более внимательным к сердцу, к отношениям с Богом и людьми, чем к исполнению законов или правил.

Жизнь человека всегда, так или иначе, сопряжена с «изучением учений и заповедей человеческих» — начиная с правил дорожного движения и кончая всевозможными «омовениями рук» (каждый может сам подумать, что под этим понимать). Очевидно, конфликт в этом евангельском рассказе возникает из-за того, что человеческое предание оказывается оторванным от Божьей заповеди. Однако, степень такой оторванности не всегда легко понять, ведь сами-то фарисеи выводили правила об омовении из Божьего закона. Объясняя эту проблему Своим ученикам, Христос уводит вопрос из плоскости казуистики и правил в плоскость этики, а вернее сказать, любви. Именно в этом свете становится понятно, почему противоречит Божьей воле правило посвящения Богу родительского имущества. Именно в отношении к основным заповедям любви к Богу и человеку становится ясно, что оскверняет человека, а что нет. От человеческих законов и правил нам никуда не уйти... но их ценность, их соответствие Истине проверяется именно тем, ведут ли они к осуществлению главного Божьего дара — любви — или уводят от него.

Мы сейчас, наверное, не очень хорошо понимаем, что такое осквернение. На языке Писания осквернившийся — это человек, ставший ритуально нечистым, отчего ему невозможно войти в храм, пока он не совершит достаточно длительного и хлопотного ритуала очищения. Невозможность войти в храм означает оторванность от общения с Богом и с людьми, неисполнение Божьих заповедей и, соответственно, неминуемое наказание. Поэтому иудеи так боялись ритуальной нечистоты, и им приходилось быть очень осторожными, чтобы не прикоснуться к чему-то «нечистому» или не съесть что-то «нечистое». Представьте себе такую жизнь, в постоянной оглядке, и вы поймете, что Иисус приносит поистине освобождение человека от зависимости от внешнего мира. Но отрезанность от Бога, тем не менее, возможна, она связана с грехом, с греховным состоянием сердца человека, а этим состоянием, в свою очередь, определяется и то, как мы общаемся, как мы разговариваем. «Исходящее из уст — из сердца исходит», — говорит Иисус (Мф. 15:18). Значит, следить нужно не за тем, что вокруг нас, а за тем, что внутри нас, и за тем, как оно проявляется в наших словах, в нашем общении друг с другом, а иначе и нам нельзя войти в храм (ср. Мф. 5:23-24).

«…Петр сказал Ему в ответ: Господи! если это Ты, повели мне прийти к Тебе по воде. Он же сказал: иди…» Как часто бывает, что нас одолевают сомнения в нашей вере. Это хороший знак, знак того, что вера наша здорова. Помните 3-ий псалом: Господи, что ся умножиша стужающии ми, мнози восстают на мя, мнози глаголют души моей: несть спасения ему в Бозе его (Пс 3:2-3). В духовном толковании этого псалма эти многие восстающие на мою веру — это вполне реальная сила, даже если никто зримо меня не преследует. И когда эта сила нападает, так хочется воззвать ко Господу и сказать, если это Ты, повели мне познать Твою божественную природу, хоть отчасти уподобляя меня Себе, раздели Свою божественность со мной, приобщи меня Себе, чтобы я убедился: это – Ты. Ведь что есть поступок Петра? По сути, он возжелал надмирного, неземного переживания, которое бы укрепило его веру. Есть моменты, когда нам тоже этого очень хочется. Так нам становится страшно, так шатает нашу веру, что ужасно хочется, схватится за руку Господа. И как мы справляемся с этим? Мы слышим внутренний голос: ну кто ты такой, чтобы с тобой происходили подобные чудеса, ну в чем тогда будет твоя вера, это уже будет достоверный опыт, а не вера, пойди в храм, посмотри на веру других, укрепись ею, да и просто, говорит он тебе, чудес в наши дни не бывает, кто их видел, кроме каких-то сумасшедших и церковников?… Но все это самоуспокоение хорошо, да не очень. Потому что, Господь говорит другое, Он говорит: иди. Иди. Очень важно это услышать. Сомневаешься: иди, дерзай, испытывай, ищи опыта. Ибо настоящая вера наступает только после реального опыта встречи с Богом, а до этого события это лишь поиск, лишь благочестие, лишь намерение. Нам наше самоуспокоение может показаться чем-то в высшей степени правильным, очень смиренным, очень добродетельным. Но смирение пусто без дерзновения. Мы всегда должны помнить об этом. В чем-то сегодняшнее чтение о Петре близко по духу рассказу об уверении Фомы. Фома тоже хотел реального опыта. И он его получил. Получил, ибо Господь Сам этого захотел. Его воля, чтобы наша вера была не сводом писанных установлений, не буквой, пусть воспринимаемой благоговейно, не обрядом только, не благочестием только, не добродетелью только, не нашим монологом, посылаемым в Его адрес с каким-то исступленным желанием, чтобы Он хотя бы услышал, словно письмо, которое посылается в высшие министерские инстанции: понятно, что не ответят, может, есть маленький шанс прочтут. Не такой веры от нас ждет Господь. Он хочет реальной жизни вместе, реального сотрудничества, Он хочет, чтоб мы дерзновенно прорывались к тому, чтоб говорить с Ним лицом к лицу. Если ты действительно хочешь этого – иди к Нему навстречу. Иди один, оставь всех своих в лодке и иди.

Всем хорошо известно, что если будем иметь веру, то сможем переставлять горы. Вопрос, впрочем, заключается в том, зачем переставлять гору с того места, которое определил ей Творец. Поступок Петра, когда он идет к Учителю по воде, несомненно, следует определить как подвиг веры. Каждый из нас, ничем не отличаясь от Петра по естеству, может примерить это на себя. Вот я выхожу из лодки и иду по воде…

Гораздо важнее, что, говоря несовременным языком, это и подвиг мудрости. Дело в том, что верующих людей в мире не так мало, но мы все же продолжаем строить мосты и переправляться по ним через водные преграды. Вовсе не видно, чтобы христиане толпами переходили через реки по водам, хотя наша история и знает такие примеры. Исключительно важная для нас мудрость Петра заключается в том, что он говорит: «повели мне придти к Тебе по воде». Он идет не только и не столько потому, что верит. Этого невозможно было бы сделать, если бы Иисус не повелел ему. Строго говоря, во всем, что происходит в нашей жизни, при всем изобилии незамечаемых нами чудес, есть только Один Чудотворец — Господь. Без Его повеления, по воле только самого Петра, это было бы невозможно.

И еще один важный момент: куда Петр идет, куда он смотрит. Пока взгляд его обращен на Иисуса — он идет, как только же он оглядывается вокруг — начинает утопать. Это отнюдь не метафора. Жить и не утопать в сиюминутном, в материи, в конечном счете — в смерти, можно только и исключительно глядя на Иисуса.

Читая рассказы о чудесах, мы должны понимать, что они не менее осмыслены и не менее обращены к нам, читателям, чем прямые слова Иисуса, когда Он учит учеников, «как жить». Они никогда не имеют целью поразить воображение читателя («Вот это да.. ничего себе!»), тем более, что современный читатель по своему скептицизму не уступает древнему. Поэтому в центре этого рассказа оказывается не чудо («А Христос умел ходить по воде!»), а во-первых, Сам Иисус, будущий победитель смерти (вода, ведь — символ хаоса и смерти), а во-вторых, вера как осуществление отношений Христа и Его ученика. И то, и другое — вещи, касающиеся нас напрямую. Чудо совершается не только на страницах Евангелия: победа Христа над смертью, победа веры над абсурдом и хаосом — вот чудо, которое происходит в жизни каждого ученика, независимо от его умения ходить по воде.

Сегодняшнее чтение рассказывает нам об усмирении Иисусом бури, поднявшейся на Генисаретском озере в то время, когда Его ученики переправлялись на противоположный берег. И наибольшее впечатление на читателя производит обычно именно факт усмирения бури: ведь таким образом подчёркивается власть Иисуса над природной стихией, неподвластной обычному человеку.

Между тем, и здесь перед нами вновь не что иное, как явление полноты Царства. Оно действительно начинает проникать в наш, пока ещё не до конца преображённый, мир, изменяя его природу. В сущности, здесь перед нами не усмирение бури, а её исчезновение в том покое, в котором всегда пребывает Царство. От усмирения собственно оно отличается так же, как исцеления, совершённые Иисусом, отличаются от обычного излечения, достигаемого чисто медицинскими средствами. Иисус не излечивает болезни, он просто вводит человека в Царство, где болезни нет места, и человек оказывается здоров. То же и с бурей: Иисус, неся Царство в Себе, не усмиряет бурю, а преображает природу, делая её частью Царства, где буре места нет. Не случайно и Сам Он не плывёт, а идёт по воде; очевидно, в Царстве сама природа воды меняется настолько, что человек может идти по ней; в нашем непреображённом мире он может так ходить лишь по земле.

Можно, конечно, было бы предположить, что на такое способен только Сам Иисус, но это предположение опровергается тем фактом, что и Пётр оказался в состоянии идти по воде точно так же, как его Учитель (ст. 28–29). Но лишь до тех пор, пока смотрел на Иисуса; стоило ему взглянуть на бушующее озеро, как сердце его охватил страх, и он начал тонуть (ст. 30). И здесь снова мы видим проявление Царства.

В самом деле, Пётр мог идти по воде до тех пор, пока смотрел на Иисуса и вместе с Ним пребывал в Царстве. Царство было для него единственной реальностью, и потому он мог идти по воде, а буря не причиняла ему вреда: ведь в Царстве бури нет. Но стоило ему позволить страху овладеть своим сердцем, как страх этот мгновенно отделяет его от Царства; оно исчезает, а вокруг остаётся лишь бушующая стихия. И если бы не протянутая рука Спасителя, для Петра всё могло бы кончиться очень печально (ст. 31). Не случайно Иисус, протягивая руку Своему ученику, сразу же задаёт ему вопрос о неверии: сегодня, когда Царство всё более и более проникает в наш мир, лишь наша собственная вера определяет, станет ли оно для нас подлинной и высшей реальностью или останется всего лишь красивой мечтой или недостижимым идеалом.

Сегодня мы видим, как Господь исполняет Свои пастырские обязанности по отношению к ученикам. Иногда обстоятельства Его жизни складываются так, что для того, чтобы накормить учеников и спасти их от гибели, Ему приходится совершать чудеса. Именно приходится, ведь мы знаем, что Иисус никогда не использовал Свою божественную власть над природой для завлечения народа «знамениями». Но при этом чудесность Его помощи и заботы служит укреплению веры учеников — будущих проповедников Его Евангелия. Два раза они оказываются в безвыходном положении: сначала в голодной пустыне, где неоткуда взять хлеба, а потом — в водной пустыне, одни, без Учителя, на краю гибели. И оба раза Он приходит к ним на помощь, совершая невозможное. И дерзновенная просьба Петра, готового ступить в волны, чтобы идти навстречу Иисусу, вытекает как раз из новой веры апостолов в то, что Господь никогда не оставит их, всегда поддержит и укрепит, даже если для этого потребуется «изменить естества чин».