Мысли вслух на Мф 9:9-17

Слова Господа: Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию, не должны быть понимаемы таким образом, что Христос пришел не ко всем, и что есть этот несчастный исчезающий вид праведников, к которым Он не пришел. Нет, именно эти слова в первую очередь говорят о том, что Господь пришел к каждому человеку, ибо «несть человек иже жив будет и не согрешит». Но при этом Господь явно противопоставляет каких-то людей, которые могут назваться праведными, грешникам, вроде Матфея сборщика податей. Как же разрешить эти внешне противоречивые мысли? Я пришел призвать не праведников… Значит, праведность как-то отделяет от Него, как-то лишает общения с Ним? Но смысл этой фразы совсем другой. Доколе ты воспринимаешь себя праведником, Христос пришел не к тебе, вот что она значит. Только через покаяние можно прийти к Нему. Ты можешь быть вполне праведен перед людьми и Законом, но отделяет тебя от Бога не это, а осознание этого. Здесь есть нечто совершенно особое. Будь праведен, но не видь своей праведности. Это парадоксально и невозможно, но это то, что отличает истинно верующего человека, он видит то, что невидимо и не видит того, что видимо. Можно назвать это сумасшествием, как это делают светские люди, но здесь именно святое помешательство. И есть еще одно. Закон в общем-то выполним и праведность перед людьми, особенно в нашем падшем мире не есть какое-то чудо. Но Христос приносит что-то, что больше Закона, и оно уже не выполнимо без благодати, ибо заповеди Христовы никто не в силах выполнить, как только одни святые, которые избираются Богом для явления на них благодати. И они понимают, что сами они грешные, но просто Господь захотел их возвысить. И вот это понимание, что праведность это не свойство человека, а нечто, что рождается в союзе человека и Бога на самом деле и заложено в этой фразе. И чтобы сделать ее более понятной, и тем самым, сузив ее смысловой спектр, скажем, Господь пришел сказать праведникам, что без Него они грешники и сказать грешникам, что с Ним они праведники.

Когда Иисус обратился к Матфею, тот, не раздумывая, оставил все и последовал за Господом. По всей видимости, в этом обращении Спасителя было что-то настолько сильное, что этому мытарю не понадобилось даже задавать никаких вопросов, ему сразу стало ясно, что он должен делать.

Евангелист не дает нам даже намека на то, что Матфей мог сомневаться в том, его ли призывает Господь. Для фарисеев разделить трапезу с грешниками было безумием, точно так же как и пригласить сборщика налогов в ученики. Именно это несоответствие стандартному представлению о правильном неправильном и породило в их душах негодование. В нашей жизни бывают моменты, когда мы действительно понимаем, к чему нас призывает Бог, когда мы различаем Его голос, обращенный именно к нам. Но нередко мы начинаем сомневаться, особенно если Он хочет от нас чего-то неожиданного для нас самих.

Тяжело и противно каждый раз натыкаться в себе на одни и те же гадости. Кажется, что ходишь по замкнутому кругу. Опять каешься в том, что, казалось бы, пройдено и осознанно. И говоришь себе: «Может быть, расторгнуть договор? Из нашего сотрудничества ничего не выходит». Но что слышишь в ответ: «Пришел призвать не праведников, но грешников». Господь призвал грешника, вытащил из грязи, приблизил к Себе. Он сказал, что грешник нужен Ему. И оказывается, что договора не было, был призыв и согласие. Мое добровольное согласие ответить на Его призыв оставить все, кроме Него. И тогда, опять осознавая свою сущность грешника, мытаря, собирающего там, где не сеял, осознав болезнь, даже вылечив которую все время натыкаешь на ее разрушительную работу, которая омертвила части тебя, я прихожу к врачу. Мне по-прежнему больно от самого себя, но я же знаю, кто лечит все это, кто усмиряет боль, кто дает силы подняться. И, возвращаясь, повторяешь слова 106 псалма: «...послал слово Свое и исцелил их, и избавил их от могил их. Да славят Господа за милость Его и за чудные дела Его для сынов человеческих».

Что, собственно, так возмутило фарисеев, когда они увидели Иисуса рядом с мытарем? Общение с грешником? Но ведь и Тора знает обращение и раскаяние. Более того, ей известны даже специальные очистительные ритуалы, совершаемые раскаивающимися грешниками для очищения от скверны, вызванной совершённым грехом. Собственно, от грешника больше ничего и не требовалось: он должен был лишь раскаяться в совершённом грехе, а затем совершить очистительное омовение и принести очистительную жертву, иначе называемую жертвой за грех или жертвой вины. Но вместе с тем должно было соблюдаться одно непременное условие: речь могла идти лишь о грехе, совершённом невольно, по незнанию или по слабости. Если же грех был совершён сознательно и добровольно, ни о каком очищении не могло быть и речи, даже если согрешивший раскаивался в своём грехе глубоко и искренне. Бог, как считалось, мог, конечно, простить человеку и такой грех, но вот избавиться от последствий преднамеренного греха было невозможно, они довлели над человеком всю жизнь. Грех мытаря был именно таким: каждый, кто брался за эту работу, шёл на сознательное сотрудничество с римскими властями, притом не вынужденное, а добровольное, что в синагогальной среде считалось предательством, страшным грехом, который не прощался, так что совершивший его оказывался навсегда отрезан от своего народа, теряя всё, на что, как представитель своего народа, мог рассчитывать, включая завет и все связанные с ним обещания. А Иисус между тем считает, что и такой грешник, если раскается и обратится, может спастись. Так что же: дохристианский подход был слишком ригористичным и совсем немилосердным? Вряд ли; скорее можно думать, что с приходом Христа духовная ситуация в мире вообще и в народе Божием, в частности, кардинально изменилась. Прежде интенция, с которой совершался поступок, полностью определяла его последствия, и однажды совершённый сознательный грех (вернее, его последствия) действительно висел над человеком всю жизнь, так, что даже Бог не мог этого изменить: ведь тогда мир, по сути, пришлось бы пересотворить заново. А вот в Царстве можно начать всё с чистого листа, даже тому, кто согрешил сознательно и добровольно: достаточно лишь раскаяния в содеянном. И не потому, что мир стал другим, а потому, что законы Царства, в мир входящего, отличаются от законов этого непреображённого мира. И шанс на спасение теперь даётся каждому, кто хочет спастись.

Интересно, что о своем призвании рассказывает сам Матфей. Он не приводит никаких особенных деталей этого призвания, никаких психологических подробностей, которые нам так нравятся. Все, как в истории с Авраамом: позвали — и пошел. А все остальное мы можем только домысливать. Матфей — мытарь, сборщик податей, налоговик на нынешнем языке. Все мы понимаем, как искусительна эта работа. То есть он собирает деньги с людей вроде не для себя, а для государства, но и для себя ведь тоже. И вот по первому слову Иисуса он оставляет это все и идет за Ним. А кроме того, есть еще один момент: он собирает деньги с народа Божьего в пользу языческого Рима, поэтому в глазах иудеев он — вдвойне грешник, он коллаборационист, он изгой, с ним никто не общается. Может быть он давно хотел бросить эту ненавистную, отягчающую его совесть работу, но не мог, потому что не надеялся на то, что кто-нибудь примет его. И вот Иисус, Учитель, прорывает эту стену отчуждения и безнадежности и зовет его. Как часто мы считаем людей окончательно погрязшими в грехе и проходим мимо них, успокаивая себя тем, что мы-то верующие, в церковь ходим! Это к нам обращены слова Иисуса: «пойдите, научитесь, что значит: милости хочу, а не жертвы».

Всякий верующий человек посчитал бы для себя зазорным заниматься тем, чем занимается будущий апостол Матфей — собирать налоги для оккупационных римских властей. И тем не менее, Господь призывает к апостольству такого человека. И сам Матфей в Евангелии подчеркивает, что это не был единичный случай; свидетельствует об этом и евангелист Лука. Это важно, потому что если следовать логике религиозной психологии, как следуют ей фарисеи, то Христу должно было бы призывать только тех, кто посвятил религии всю свою жизнь. Фарисеев и книжников, теоретиков и практиков благочестия. Некоторые из них и впрямь становятся Его учениками, но их мало.

В основном же Господь призывает обыкновенных людей, которые привыкли постоянно трудиться и не претендовать на общественную значительность, на духовный авторитет. Конечно, как пишет евангелист Иоанн, Господь не имел нужды, чтобы кто свидетельствовал Ему о человеке, ибо Сам видел в сердце человека. Конечно, Он призывает тех, кто готов и может откликнуться на Его призыв. Но, может быть, тот факт, что большей частью это оказываются обычные люди, говорит нам нечто важное о сути христианской веры: она имеет отношение в первую очередь к практической жизни, и лишь затем — к умозрению.

Христос призвал Матфея в тот момент, когда он находился при исполнении своих служебных обязанностей, столь ненавистных для всего народа. Христос не требует от Матфея предварительно покаяться, не читает ему проповедей, а сразу зовёт идти за Собой.

Между тем не только для брезгливых фарисеев, но наверняка и для огромной части народа общение Христа с мытарями, коллаборационистами своего времени представлялось чудовищным. Мало кто из проповедников той эпохи, самых мудрых и милосердных, стал бы обращаться к таким людям не рискуя собственной репутацией. Но Господь видит сердца, и Христос увидел готовность Матфея всё оставить и пойти за ним. Готовность совершить поступок, на который оказались неспособны многие люди с незапятнанной репутацией.

Здесь перед нами свидетельство о возможности прощения даже для таких людей, которых общественное мнение привыкло считать безнадёжными, и это значит, что прощение возможно для любого из нас. И здесь же мы видим предупреждение тем, кто считает себя если не безупречными, то «не самыми плохими», то есть, опять-таки каждому из нас: не превозноситесь ни над кем, ведь вы ничего не знаете о тех, кого привыкли презирать.

Мы, люди, рассуждаем о своих отношениях с Богом в терминах достоинства и недостоинства. Сам же Господь отлично знает, что мы из себя представляем, и именно к таким людям, именно к нам, Он и пришел. Не потому, что мы достойны Его милости, и не потому, что можем воздать Ему что-то, но только потому, что мы нуждаемся в Нем.

Мы часто спрашиваем: «где Бог?», - обижаясь на Него за то, что Он бросил нас в наших страданиях. Нет, Он нас не бросил, хотя мы ничем этого не заслужили. Но есть радикальное отличие того, что Он делает, от того, чего мы ждем от Него. Мы ожидаем, что Бог будет исправлять обстоятельства нашей жизни, чтобы все у нас было хорошо. Господь же говорит, что Он пришел призвать нас к покаянию, т.е. исправлять не обстоятельства жизни, а нас самих.

Афористические фразы Иисуса всегда имеют несколько значений. Вот так и эти слова: во-первых, Он ими упрекает фарисеев за то, что в своем осуждении мытарей и грешников они немилосердны, они не понимают чужих проблем, не чувствуют чужой боли. «Сытый голодного не разумеет». Во-вторых, осуждая Иисуса за общение с грешниками, фарисеи являют свою слепоту, не видя того, что Иисус приходит не как грешник к грешникам, а как врач к пациенту. И в-третьих, Иисус приглашает всех вокруг задуматься: если грех — это болезнь, то кто тогда врач, способный исцелить эту болезнь? И если я возвышаю себя над другими, считая себя здоровым, то тогда какого врача я отвергаю в своей жизни? Говорит ли Иисус, что нужно непременно стать «больным», чтобы призвать врача («не согрешишь — не покаешься»)? Конечно, нет, но осознать свою уже реально существующую болезнь — необходимо.

Разве жертва не является выражением любви? Ведь всякая жертва — это отдача части своей жизни: в виде имущества, денег, времени. Отдача своей жизни — разве это не любовь? Посмотрим с другой стороны. Некий муж каждый год дарит жене на годовщину свадьбы шикарный букет роз, а во все остальные дни — гуляет от нее напропалую. Не вправе ли жена воскликнуть: «Любви хочу, а не букета!»? Хуже всего, если муж при этом еще считает, что у него все в порядке, и не понимает, чем жена недовольна, — ведь он дарит букеты. Невозможно призвать к покаянию того, кто не видит своего греха, кто сам себя оправдывает.

Нам эти слова, быть может, трудно понять, разве отнят у нас Жених? «И се, Я с вами во все дни до скончания века» (Мф 28:20). И, казалось бы, та светлая радость, которою наполнено все христианство, никак не сочетается со словами «скорбеть» (как в переводе еп. Кассиана) или «печалиться» (как в синодальном и других). «Христос воскресе, радость моя!», встречал всех преподобный Серафим Саровский, уже после того, как вышел из затвора, кто бы когда бы к нему ни приходил. Значит, есть какое-то противоречие в словах Спасителя? Конечно, нет. Но попытаемся понять. Слова «когда отнимется» не должны быть нами поняты слишком буквально. Это атеист ощущает уход ближнего как невосполнимую потерю. Но совершенно иной подход формируется постепенно в библейской традиции. Можно привести такой пример (2 Цар 12). Смерть сына Давида и Вирсавии, бывшей за Урией. Давид постился пока неизвестно было умрет мальчик или нет, но перестал поститься, чем вызвал удивление приближенных, после его смерти. Пока маятник качается между жизнью и смертью... Почему перестает поститься Давид, хотя так положено во время скорби? Не потому что он не любит мальчика и не переживает, отнюдь. Он принимает с глубоким смирением волю Божию, прекрасно осознавая, что согрешил. Невинный младенец умирает за грех Давида. Невинный Христос умирает за наши грехи. Но умирает, чтобы воскреснуть, ибо Он – Бог. Давид постится, но мальчик умирает, чтобы умереть. А Христос умирает, чтобы жить и мы постимся. Тут словно бы отраженные в зеркале ситуации. Пост-смерть, Смерть-пост. Но этой инверсии соответствует еще одна инверсия: Давид молится, когда маятник качается между жизнью и смертью мальчика. А мы молимся, ибо маятник качается между нашей жизнью и смертью.

Не странно ли, что именно сейчас, во время Петрова поста, Церковь читает отрывок, в котором ученики Иисуса не постятся, а за пост выступают противники Христа — фарисеи? Господь объясняет нам, что вся жизнь христианина, включая аскетические правила, основывается не на ветхом законе, а на личных отношениях с Ним. От живого присутствия Жениха зависит, будут ли поститься «сыны чертога брачного», ведь именно в Нем мы живем и царствуем.

Ученикам Иоанновым, похоже, было невдомёк, что своим вопросом они поставили себя на одну доску с фарисеями. Даже им трудно было понять многие речи и действия их учителя. И хотя призыв Иоанна к покаянию превосходил любые поучения фарисеев, его ученикам важно не столько измениться через покаяние, сколько поститься точно так же, как и фарисеи, то есть соблюдать традиционные установления.

Ответ Христа обнадёживает, но и вселяет тревогу. Он обосновывает право учеников не соблюдать букву какие-либо установлений тем, что Он Сам рядом с ними. По сути Он пытается дать понять, что обряды имеют смысл как средство общения с Богом и не должны становиться самоцелью, когда Он рядом. Но здесь же Христос предупреждает о неизбежности наступления таких времён, когда Его не будет рядом с учениками, и тогда внешнее благочестие учеников опять станет способом богообщения.

Сказанные при этом Христом притчи о заплате к ветхой одежде и о вливании нового вина в ветхие мехи широко известны, они стали поговорками. Но не случайно они произнесены в ответ Иоанновым ученикам, неясно представлявшим, что принесённое Иисусом — не просто толкование древних заповедей одним из замечательных проповедников, но сама Новая Жизнь, пришедшая свыше.

Ученики Иоанна Крестителя не случайно задают Иисусу вопрос о посте: ведь пост считался и у фарисеев, и у членов других религиозных братств одним из основных религиозных правил, без соблюдения которого говорить о благочестии было невозможно. При этом изначальный смысл поста был основательно забыт: ведь пост символизировал, прежде всего, траур, в частности, по умершим родственникам, равно, впрочем, как и траур, связанный с событиями общенародного масштаба. Конечно, в ходе развития яхвистской, а затем иудейской религиозной традиции он приобрёл новый смысл, связанный уже с собственно духовной жизнью: пост стал связываться в религиозной жизни с тоской по Богу, с печалью, вызванной богооставленностью. И, конечно же, пост стал выражением того страха и трепета, который охватывает человека, ожидающего близкого суда Божия: таким был, к примеру, пост Йом-Кипура. Но нередко в евангельские времена пост становился просто формой религиозного благочестия, обязательным для всех элементом религиозной жизни, уже никак не связанным ни с конкретными событиями в жизни человека, ни с его духовным состоянием. Так было, к примеру, у фарисеев, которые, судя по тому, что мы знаем о них сегодня, постились, как минимум, два дня в неделю (а особо ревностные члены братства и чаще, причём посты эти нередко были фактически публичными: постящиеся всячески демонстрировали скорбь о собственных грехах, страх и трепет перед близящимся днём Суда). Иисус же возвращает посту его истинный, не религиозный, а собственно духовный смысл. Пост — не религиозная обязанность и не правило благочестия, это внешнее выражение определённого духовного состояния, в частности, богооставленности. Имитировать тут нечего и незачем: придёт время, когда пост станет чем-то вполне естественным, а пока нужды в нём нет, не стоит изображать несуществующую скорбь. Иисус, разумеется, не случайно ставит вопрос именно так. Ведь Он готовит Своих учеников и последователей к жизни в Царстве. В Царстве, где нет места игре и имитации, хотя бы даже насыщенной очень важными религиозными смыслами. Ведь здесь уже нет нужды в религии, так же, как нет здесь нужды в символах и аллегориях. Здесь сама жизнь, идущая по своим законам.

Откровение, которое Господь дал в читаемом сегодня разговоре с учениками Иоанна Крестителя, оказалось одним из самых трудных для восприятия. «Вина молодого не вливают в мехи ветхие» — иными словами, новая жизнь в Новом завете не вмещается в общеизвестные с древности рамки человеческой религиозности. Но каковы те новые мехи, к которым следует нам прибегнуть? Да и само сравнение религиозности (форм поклонения, нравственного и социального законодательства, аскетических норм и приемов и прочего) с мехами, которые лишь объемлют содержимое, тоже достаточно непривычно. Человек веками считал, что Высшее (как его ни представлять) требует от него именно поклонения в определенных формах. Древние жители Двуречья полагали, что боги создали людей, чтобы мы работали за них и кормили их — какая милая непосредственность по сравнению с фарисейством разного рода монотеистов...

И вот Господь говорит, что внешние формы — только внешние. Как обычно, Он употребляет исключительно яркий образ, ибо что может быть более внешним и посторонним, чем мехи по отношению к вину. Все дело в том, что устоявшиеся, узаконенные и наследственные формы поклонения оказываются, как кусты для Адама, преградой, за которой мы прячемся от близости Бога. А Новый завет предлагает нам такую исключительную близость, когда ни для каких преград уже не остается места.

История падшего человечества сложилась так, что духовная и религиозная жизнь его оказались тесно переплетены. Оно и не удивительно: духовная жизнь часто оказывалась облечена в религиозную оболочку, находя в ней форму своего выражения и воплощения. И всё же духовная и религиозная жизнь — вещи разные. Жизнь духовная — это прежде всего отношения, связывающие человека с Богом, со Христом, с другими людьми. Динамика этих отношений и есть собственно духовная жизнь. Религиозность — дело иное. Падший человек очень рано почувствовал себя отделённым от Бога, и у него появилось очень понятное и естественное желание этот разрыв преодолеть.

Религиозность и есть тот инструментарий, который человек использует для решения этой задачи. Изначально она имела лишь вспомогательное значение, была средством, а не целью. Но человеческая природа вообще склонна к автоматизму на всех уровнях своего существования. А религия — огромное в этом отношении подспорье. Тут и разного рода религиозные переживания (чаще чисто психические, но иногда вызванные и духовными процессами), и привычный ритуал, и чувство исполненного перед высшими силами, перед Богом долга. Неудивительно, что для многих религия становится ценностью сама по себе, безотносительно к духовной жизни, которая может за ней стоять. Так и с постом.

Пост в духовной жизни может много дать тому, кто его практикует. В нём есть своя логика и свой смысл. В евангельские времена у евреев пост бывал обычно однодневным и полным (сутки без пищи и воды). И всегда это воздержание было связано с какими-то печальными событиями в жизни человека (а иногда и целого города или всего народа). Лучше всего известен нам из Библии траурный пост по умершим родственникам. Меньше — пост по случаю неких национальных бедствий.

А вот члены фарисейского религиозного братства постились дважды в неделю, вспоминая собственные грехи. Оно и понятно: это ведь тоже печальное событие, радоваться своим грехам не приходится, и размышлять о своей греховности лучше постясь, чем пируя. Но такие размышления у фарисеев превратились в общепринятый религиозный ритуал. Было принято выделять два известных дня в неделю для поста и траура по собственным грехам — и кто этого не делает, тот не благочестив. Личные обстоятельства во внимание не принимались, как всегда, когда дело касается религиозной обрядности.

Иисус же возвращает посту его изначальный, духовный смысл. Когда рядом Мессия, радость от встречи и общения с Ним заставляет забыть обо всём. И тогда незачем изображать скорбь, которой нет. Придёт время — будет печаль, будет и пост. В духовной жизни нет ничего хуже и разрушительнее имитации. Потому, что она порождает иллюзию настоящей духовной жизни. А если жить иллюзиями, то в конце пути вместо Царства обретёшь его иллюзию. Вряд ли такой финал будет радостным.

Сегодняшнее чтение посвящено одной из важнейших в Библии тем — теме прощения грехов. С одной стороны, мы видим ропот фарисеев, недовольных тем, что Иисус прощает грехи от Своего имени, при том, что это может сделать только Бог (ст. 2 – 7). С другой стороны, мы видим Иисуса, остановившегося в доме сборщика налогов, грешника, которому, как считалось в те времена, не было и не могло быть прощения (ст. 9 – 11). Сам Иисус разрешает недоумение фарисеев ссылкой на пророка Осию (ст. 13; ср. Ос 6:6). А между тем, эти события открывают нам одну из важнейших особенностей Царства, входящего в мир: оно позволяет каждому начать с чистого листа всё, и прежде всего свои отношения с Богом. С точки зрения традиционной иудейской религиозности того времени, некоторые грехи Бог не прощает человеку никогда. Собственно, и ветхозаветное религиозное законодательство не допускало возможности очищения от греха в том случае, если грех совершался вполне сознательно и вполне добровольно. Последствия такого греха довлели над человеком даже в случае последующего раскаяния; они сковывали человека, подобно цепи, освободиться от которой можно было лишь ценой нарушения фундаментальных законов и принципов мироздания. Истина эта была в древности известна всем народам, язычники знали о ней не хуже евреев, и выхода из порочного круга, порождённого греховными поступками, они или не видели вовсе, или искали его на пути развоплощения, полного освобождения духовного начала от власти материи. А Иисус говорит о другом: он говорит о Царстве, где законы падшего мира не действуют, и потому всё начинается с чистого листа. Тому, кто входит в Царство, прощается любой грех, и не потому, что в Царстве грех перестаёт быть грехом, а потому, что в Царстве только выбор человека, сделанный здесь и теперь, определяет для него всё: и отношения с Богом, и отношения с другими людьми, и качество духовной жизни. В падшем мире у всякого есть своя биография, а в ней — свои тёмные и светлые страницы, распределённые во времени; в Царстве у каждого есть лишь одна страница, первая и последняя, которая может стать и светлой, и тёмной. Пока Царство ещё не раскрылось во всей полноте, страница остаётся недописанной; когда Спаситель вернётся, он прочитает её, какой бы она ни оказалась в момент Его возвращения. Входящему в Царство прощаются все грехи. В этом прощении великая свобода и великая ответственность.

Обращаясь к народу, Иисус говорил, что пришел «не нарушить закон, а исполнить». Это должно, по крайней мере, означать, что Он правильно понимает этот самый закон, но, читая Евангелие мы то и дело видим, как Он вступает в конфликт с фарисеями, людьми особого благочестия, и с книжниками, специалистами по закону. Сам Христос объясняет Свое поведение цитатой из пророка, «милости хочу, а не жертвы», а значит закон в Его понимании заключается в любви. Ради нее Он трудится в субботу, общается с грешниками и даже нарушает посты — настало время, когда закон и милость становятся едины. И это означает, что для нового содержания нужна новая форма, чтобы «новое вино» не оказалось в «старых мехах». Евангелие не умещается в «единственно правильном» мировоззрении, для него необходима готовность к открытости, снисхождению, прощению. А иначе — оно прорвет нашу жизнь и оставит нам пустоту и жажду.