Мысли вслух на15 Октября 2025

Судя по свидетельству Книги Деяний, первохристианская Церковь должна была быть общиной, где нормой была, в частности, общность имущества. Первохристианскому идеалу впоследствии пытались следовать многие христиане (и не только они). Кому-то это удавалось лучше, кому-то хуже. Но что же двигало всеми этими людьми? Ведь общность имущества практиковали и представители некоторых религиозно-философских учений в дохристианские времена, не говоря уже о еврейских религиозных братствах наподобие ессеев. Что же побуждало этих столь разных людей отказываться от своего имущества в пользу общины?

Очень часто главным мотивом оказывалось стремление к аскетической жизни, которое двигало не только христианскими монахами Средних веков и Нового времени, но и, к примеру, последователями Пифагора, в общинах которых общность имущества тоже была делом если не обязательным, то, по-видимому, достаточно широко распространённым. Здесь человеком двигало, прежде всего, желание максимально упростить свою жизнь, в том числе и в том, что касается экономических и социальных связей. Отказываясь от имущества, человек тем самым отказывался также и от общества, равно как и от того, что связывало его с обществом.

Другой случай — отказ от имущества в контексте близящейся эсхатологической и апокалиптической перспективы, как это было, к примеру, у ессеев-кумранитов. Тут свою роль играла уверенность в том, что мир обречён на гибель из-за своей нечистоты, а спастись смогут лишь принадлежащие к общине «чистых» (под которыми кумраниты, разумеется, имели в виду себя). Тут пожертвование имущества в общину было равнозначно вкладу в строительство единственного на земле спасительного ковчега, на который не жалко ничего.

Но могла ли первохристианская Церковь руководствоваться аскетическими или апокалиптическими мотивами? Наверное, всё-таки нет. Ведь речь шла не о воздержании и не о грядущем конце, а о жизни Царства. Но здесь был другой, не менее мощный стимул: сам опыт жизни в Царстве. Ведь Царство только и возможно как отдача, отказ от своей отделённости, готовность разделить всё, что имеешь, с тем чтобы получить всё взамен той малой части, которую отдаёшь. Здесь отдать означает не отказаться и не потерять, а приобрести и получить. Это как раз тот случай, когда разделить и означает умножить. И общность имущества оказывается тут не воплощением идеи, аскетической или эсхатологической, а естественным продолжением в непреображённом мире той жизни Царства, которая когда-нибудь, после преображения, станет для него естественной и органичной.

Для адекватного понимания слов Спасителя важно представлять себе, как строили дома в Иудее, да и во всей Палестине, в евангельские времена. Почва большей части Палестины каменистая, в мощных фундаментах, которые нужны при строительстве на глинистых или песчаных почвах, там нет необходимости. Необходимо было лишь расчистить (обычно достаточно тонкий) верхний наносной слой, чтобы дойти до камня. После этого закладывался самый простой ленточный фундамент, основой которого были большие угловые камни (краеугольные камни). Однако снять верхний слой было совершенно необходимо, иначе зимой, в сезон дождей, когда с гор в долины по склонам стекают бурные потоки, дом почти наверняка бы «поплыл».

Спаситель, как видно, сравнивает духовную жизнь с домом, который имеет смысл строить лишь на камне, предварительно очистив его от всего, что может помешать стройке. Очевидно, образ дома, построенного на камне, призван был напомнить слушателям, что слушание и слышание — не одно и то же. Тот, кто услышал, непременно перейдёт от слов к делу, применяя услышанное на практике. Но найдутся, разумеется, и такие, кто, выслушав всё, не захочет ничего менять в своей жизни.

Оно и неудивительно: ведь в духовной жизни главную роль играет не интеллект и не чувство, а воля. Именно через волевые акты проявляет себя то духовное «я» человека, которое и составляет центр человеческой личности. Но часто сам человек этого не осознаёт, по крайней мере, когда дело касается практической жизни. И живёт, не осознавая ни подлинных причин, ни подлинного значения своих решений и поступков.

Такая безотчётная духовная жизнь действительно напоминает дом, построенный на песке: ведь те волевые акты, которые определяют духовную жизнь человека, остаются по большей части неосмысленными, а часто и вовсе незамеченными, так, что человек в духовном (а иногда и не только в духовном) смысле живёт, буквально сам не зная, как.

Любая неожиданно пришедшая в голову мысль и любое охватившее сердце чувство могут привести к совершенно неожиданным для самого человека решениям и поступкам, которых он часто не может ни понять, ни объяснить. И только полное осознание каждого сделанного выбора и каждого принятого решения делает духовную жизнь человека (как и его жизнь вообще) внутренне цельной и последовательной. В таком случае каждый поступок человека исходит из глубины его духовного «я». А духовная жизнь его оказывается основанной не на зыбком песке случайных мыслей и чувств, а на камне осознанного выбора.

К фарисеям и к «законникам» (учителям Торы) Иисус относился достаточно требовательно, осуждая многое в их жизни. Он, очевидно, осуждает прежде всего то искажение системы приоритетов духовной жизни, которое внешне проявляет себя в виде религиозного формализма.

Конечно, и в самом по себе формализме ничего хорошего для духовной жизни нет: ведь он отвлекает от главного. Но хуже другое: религиозный формализм представляет собой прекрасное обоснование для самоутверждения: ведь, исполняя все положенные формальности, исполняющий, как ему кажется, имеет полное право гордиться собой и своими достижениями в духовной жизни. А Иисус между тем напоминает слушающим Его людям о главном: о правосудии и о любви Божией.

Казалось бы, правосудие и любовь — вещи, в известном смысле, прямо противоположные. Но при ближайшем рассмотрении связь между ними оказывается достаточно очевидной. В самом деле, если следовать пророческой традиции (а именно пророки чаще и больше всего говорили о суде Божьем и о правосудии), правосудие можно и нужно связывать не только с судопроизводством, но и с принятием решения как таковым. Делая выбор и принимая решение в той или иной ситуации, оценивая свои или чужие поступки, человек, желающий следовать Торе, должен в первую очередь оценить свои и чужие поступки не предмет соответствия нормам и законам Торы, в частности, заповедям Декалога.

Правильная оценка своих и чужих поступков, а также ситуации в целом, правильный выбор и решимость ему следовать и составляют, собственно, основу нормальной повседневной духовной жизни. А религиозные формальности между тем нередко тут не только не помогают, но и прямо мешают, отвлекая внимание от главного и переключая его на второстепенное: вместо того, чтобы думать, соответствует ли тот или иной поступок или принятое решение заповеди Божией, религиозный формалист начинает думать, соответствует ли оно религиозным правилам. И от любви Божьей религиозный формализм отвлекает ничуть не меньше: ведь, исполнив положенные религиозные правила, исполнивший их начинает думать, что он больше уже никому и ничем не обязан.

А любовь между тем никогда не ограничивает себя рамками закона и обязанностей: любящий всегда готов сделать для любимого больше, чем обязан. И дело тут даже не в том, что религиозный формалист кому-то чего-то недодаёт, хотя, конечно, в действительности дело практически всегда обстоит именно так. Дело в том, что, оставаясь тем, что он есть, такой формалист и с Богом свои отношения строит так же, как с ближним. И готов получить от Него столько, сколько положено. А положенного любому из нас для спасения явно недостаточно, так что о спасении формалисту придётся забыть. И о Царстве тоже.

Сегодня мы читаем, как Церковь преодолевает очередную кризисную ситуацию. Проблема не шуточная — в общине, где принципом отношений должна быть любовь друг ко другу, вдруг появляются обделенные, причем, как это обычно бывает в мире, ими оказываются члены «социально незащищенного меньшинства» — вдовы «неместных» эллинистов, евреев, приехавших в Иерусалим из диаспоры и уверовавших в Иисуса.

Итак, самые слабые оказались не в центре всеобщего внимания и любви, а — наоборот. Для нас сейчас важным является не указание на такую беду в Церкви (нелюбовью и равнодушием христиан сейчас никого не удивишь), а то, как она решается — на сцене появляется Стефан, диакон и мученик, исполненный Святого Духа, мудрости, веры, силы, и остальные шесть диаконов, готовых восстановить мир и любовь в общине первых учеников.

Бог, так или иначе, действует через людей, открытых к водительству Его Духом. И для нас с вами важнее всего оказаться именно такими людьми, людьми Духа, мудрости и веры, чтобы через нас Господь смог вести к совершенству мир, который Он сотворил для Своей Славы.

Что такое жертвоприношение? Почему оно было повсеместно распространено в древности, а кое-где сохраняется и сейчас? Для кого-то жертвоприношение — прежде всего приношение, дар Богу или высшим силам. В этом смысле между яхвистами и язычниками особой разницы не было: и там, и там находились люди, уверенные, что жертва Богу или богам — нечто вроде платы или дани. Взамен от Него (или от них) ожидали чего-то такого, что только от Него (от них) и можно было получить. Хорошего урожая, например. Множества детей. Успеха в торговле. Победы на войне. Словом, всего хорошего, и побольше, и чтобы удача всегда сопутствовала тем, кто для Бога (или для богов) ничего не жалеет.

Плохо ли это? И да, и нет. Нет — потому, что человеку вообще кроме Бога с вопросами и проблемами, по большому счёту, обращаться не к кому. Кардинально решить любую проблему может только Он. Да — потому, что невозможно решить ни одной кардинальной человеческой проблемы, не включив вначале человека в отношения с Богом. Все проблемы решаются лишь внутри этих отношений, в их процессе. Между тем дань или плата отношений как раз не предполагают.

Или предполагают по минимуму — какими обычно и бывают отношения чисто деловые, отношения-функция. Оттого-то и осуждает Библия такие формальные жертвоприношения по принципу «чем больше — тем лучше», осуждает устами и пророков, и гимнографов, и мудрецов. Настоящее же жертвоприношение всегда предполагает прежде всего именно отношения человека с Богом. Оно — не дань, не плата, не ритуал. Настоящее жертвоприношение — форма и способ богообщения. Встреча с Богом. Общая с Ним трапеза. Алтарь ведь, жертвенник изначально и задумывались как стол, за который человек садится вместе с Богом.

Бог человеку в этом не отказывает, наоборот — Он зовёт человека за стол с Собой. Но стол должен устроить человек. Не потому, что Бог этого сделать не может, а потому, что землю Бог отдал в распоряжение человеку. Мир — дом Божий, но земля — дом человеческий в первую очередь. Значит, человеку и принимать Бога в этом доме, предлагать Ему стол. Готовить для Гостя всё лучшее, без порока. Но главное — радоваться Ему. Радоваться общению и отношениям с Ним — самому ценному, что есть у человека.

Говоря о людях веры и о делах веры, автор послания утверждает, что и они тоже достигли «совершенства», но, по его словам, «не без нас». Под «нами» он, несомненно, имеет в виду христиан, Церковь как тело Христово.

Конечно, такого рода утверждения нередко воспринимаются в том смысле, что христианство — окончательная, самая правильная религия, содержащая в себе всю полноту Откровения, а значит, и всю полноту истины. В таком случае всё истинное, что было в истории Откровения до Христа, принадлежит христианству: ведь другой истины на свете нет. Впрочем, нельзя не вспомнить, что нечто подобное утверждали и представители некоторых других религий, имея в виду, разумеется, каждый свою собственную традицию. И будь христианство действительно религией, тут были бы огромные возможности и для споров, и для дискуссий, и для соперничества.

Но христианство — не религия, а жизнь со Христом в Его Царстве. И, говоря о «совершенстве», автор послания, очевидно, имеет в виду полноту Царства, а не полноту какой-то религиозной традиции. В таком случае получается, что все люди веры во все времена искали одного: Царства и его полноты. И вот теперь они тоже приобщились этой полноты — вместе с христианами.

Конечно, если абсолютизировать время падшего мира, придётся представить себе приблизительно следующую картину: все праведники, умершие до Христа, оказывались в мире теней, который в ветхозаветных книгах называется по-еврейски шеолом, а в новозаветных по-гречески аидом. Там они ждут, когда придёт Мессия и освободит их, введя в Царство. Но такой картина выглядит лишь тогда, когда воспринимаешь её сквозь призму реальности падшего мира. Тут время одномерно и является абсолютным, направляя развёртывание всех причинно-следственных цепочек, определяющих существование этого мира.

В Царстве же всё несколько иначе. Там нет одномерного времени, и причинно-следственные цепочки там существуют иначе, чем в привычном нам виде. Потому и последовательность событий там оказывается иной. В Царстве нет «вначале» и «потом», к которым привыкли мы. Реальность Царства может проявиться в любой точке того пространства и того времени, внутри которых существует наш мир. И мера вовлечённости конкретного человека в жизнь Царства определяется лишь качеством его существования, тем, что это существование определяет: падшая природа или Божье дыхание жизни.

Неудивительно, что люди, стремившиеся выстроить свою жизнь так, чтобы её определяло только дыхание жизни, обретают Царство и его жизнь постольку, поскольку могут достичь поставленной цели. Но достигают они её лишь с приходом Христа, когда грех теряет над ними всякую власть. Для них это не история пребывания в мире теней, какой может показаться их жизнь нам, а путь в Царство, завершающийся встречей со Христом. Для нас такая встреча зачастую оказывается первым шагом, для них — завершающим, после которого им открывается жизнь Царства во всей её полноте.