Мысли вслух на Откр 7:2-4

Сегодня мы вспоминаем не одного, не двух, даже не двадцать – мы вспоминаем всех святых. Названная Иоанном цифра сто сорок четыре тысячи означает не конкретное количество, но полноту. Кто они, святые? Откуда они берутся и как достигают святости? В сегодняшнем чтении есть ответ на этот вопрос. Во-первых, они «пришли от великой скорби». Это важно для нас, когда мы говорим, что соблюдать заповеди очень трудно. Святым не было легко. Их путь отнюдь не был усеян розами. Они прошли путь скорби – но обрели свет Христа. И второе, что очень важно, – это источник святости. Чем они омыли свои одежды? Добродетельной жизнью? Нет. Покаянием? Тоже нет. Кровью Агнца. Само по себе покаяние, сама по себе добродетель не имели бы никакой силы, если бы не Кровь Христова. Источник всякой святости – Он, и только Он Сам.

К концу времён завершается и процесс формирования народа Божия. Его символизируют 144 тысячи избранных. Число это символично: 12 тысяч человек от каждого из двенадцати племён Израиля. Израиль означает тут, очевидно, народ Божий в целом, но народ в его истории, как и сам Израиль существует внутри мировой истории.

Поскольку выражение «тысячи Израиля» помимо прочего на языке Библии означает полноту Израиля как народа Божия, 144 тысячи Книги Откровения, где этих «тысяч» по двенадцать от каждого колена, обозначают своего рода «полноту полноты», абсолютную полноту народа, включающего все его поколения во всей земной истории. Оно и неудивительно: ведь речь идёт об истории мира, который уже соприкоснулся с Царством, или, вернее, об истории Царства, входящего в мир, где никто не исчезает, не уходит в мир теней, не теряется.

Полнота народа Божия — это полнота не только всех исторических пространств, но и всех исторических времён. Именно поэтому в числе 144 тысяч оказываются представители не только еврейского народа, не только потомки Авраама по крови, но и его потомки по духу, ищущие Бога и Царства всех времён и народов. Конечно, с духовной жизнью и с духовным путём человека не всё так просто.

Даже относительно тех, кто принадлежит к народу Божию в его истории, ничего нельзя сказать точно. Апостолу открыта картина конца времён, завершения истории, когда каждый уже закончил свой путь, а значит, духовно определился. Ему не видно, сколько народу, быть может, и принадлежавшего формально к тем, кого в истории называли избранными, в конце концов в число избранных не вошло. Иоанн видит тех, кто дошёл до конца, но не видит тех, кто до конца не дошёл. А ведь те 144 тысячи, которые ему открылись, определились и сформировались лишь там, где он их видит, у порога Царства. Там, где всё решается и всё определяется.

Сегодня мы вспоминаем не одного, не двух, даже не двадцать – мы вспоминаем всех святых. Названная Иоанном цифра сто сорок четыре тысячи означает не конкретное количество, но полноту. Кто они, святые? Откуда они берутся и как достигают святости? В сегодняшнем чтении есть ответ на этот вопрос. Во-первых, они «пришли от великой скорби». Это важно для нас, когда мы говорим, что соблюдать заповеди очень трудно. Святым не было легко. Их путь отнюдь не был усеян розами. Они прошли путь скорби – но обрели свет Христа. И второе, что очень важно, – это источник святости. Чем они омыли свои одежды? Добродетельной жизнью? Нет. Покаянием? Тоже нет. Кровью Агнца. Само по себе покаяние, сама по себе добродетель не имели бы никакой силы, если бы не Кровь Христова. Источник всякой святости – Он, и только Он Сам.

Говоря о тех, кто пришёл «от великой скорби», обращающийся к апостолу старец подтверждает, что всякий, приобщившийся к Царству, хотя бы и прямо в день Суда, получает его в той же полноте, как и любой другой. Им даётся та же жизнь, они видят тот же Престол, сослужат тем, кто оказался в Царстве намного раньше них (Откр. 7 : 15 – 17). И лишь теперь, когда Церковь, наконец, достигла своей полноты, начинается Суд. Но при взгляде из Царства Суд — уже не просто природный катаклизм, полагающий конец прежнему порядку вещей; он оказывается тем, чем и является на самом деле — духовным актом, определением Божиим, касающимся всего человечества в целом и каждого человека в отдельности. Не случайно небо и земля умолкают: они тоже ждут этого определения, которое изменит их природу и их судьбу (Откр. 8 : 1). А между тем, для мира судом становится само Царство, его дыхание, которое у Престола сливается воедино с молитвами его обитателей, принадлежащих к небесной Церкви (они называются здесь, как и в других книгах Нового Завета, «святыми»). Не случайно именно кадильница с ароматическими травами («фимиамом»), наподобие той, которая употреблялась для каждения в Скинии и в Храме, наполняется тем огнём, который обрушивается на землю (Откр. 8 : 3 – 5): уже в древности считалось, что ароматический дым, возносящийся к небу от кадильницы, несёт с собой молитвы тех, кто стоит у алтаря и кто совершает жертвоприношение, не только священников, но и всех, участвующих в священнодействии.

Священное пространство, окружавшее алтарь, становилось прообразом Царства, и теперь Иоанну открылось, что представление это, при всей его, в некоторых случаях, наивности, в основе своей было глубоко верным. Но то, что для жителей Царства является дыханием жизни, без которого здесь немыслима не только молитва, но и само существование, для мира, ещё не освободившегося от власти греха, оборачивается огнём, обжигающее прикосновение которого становится судом для тех, кто противостоит Христу и Царству.

Обычно эти слова интерпретируют как указание на мученическую кончину упомянутых в книге людей. Но слова апостола можно понимать и более широко: ведь омывшимися кровью Христовой можно назвать и всех вообще христиан, если только они прошли свой путь до конца, избавившись в конце концов от власти зла и греха, тяготеющей над падшим миром. Белые одежды этих людей очевидным образом напоминают белые одежды Самого Спасителя, в которых он предстаёт и Иоанну в видении, и ещё раньше апостолам на горе Преображения. Люди в белых одеждах — люди, уподобившиеся Христу, ставшие такими, как Он, живущие такой же полнотой жизни Царства, какую несёт Он, разумеется, каждый в свою меру.

Теперь, наконец, они увидят то, чего желали всю жизнь: торжества Царства во всей его полноте, окончательного преображения мира и избавления его от всякой власти зла. Собственно, снятие седьмой печати и обозначает начало этого окончательного преображения мироздания. Для мира преображение неотделимо от потрясений и катаклизмов вселенского масштаба — не потому, что Бог хочет всерьёз и окончательно наказать Своё творение, а потому, что зло, в котором лежит падший мир, так просто его не отпустит.

Апостолу связь между преображением мира и грядущими катаклизмами показана совершенно ясно. Он видит, что молитвы святых, перед Престолом славы возносящиеся благовонным курением, для мира оборачиваются жертвенным огнём, вызывающим катастрофы и бедствия. То, что для Бога и для Божьих людей освящение, для лежащего во зле мира — гибель и разрушение. Разумеется, Божьей вины тут нет: речь идёт лишь о той несовместимости зла и Божьего присутствия, греха и освящения, о которой было хорошо известно ещё до прихода Христа. Уже в те времена верующие яхвисты знали: такое сочетание может привести лишь к осквернению, а осквернение — к разрушению и гибели.

Нечто подобное и происходит теперь во вселенском масштабе: Царство наконец раскрывается миру во всей полноте, освящая его, а мир, не очистившийся до конца от того греха, в котором пребывает, оскверняет святыню, которой является Царство, и разрушается, гибнет в своём прежнем качестве. Конечно, Бог этой гибели не задумывал и не хотел, Он хочет, чтобы мир преобразился без всяких катастроф и катаклизмов. Но для мира такое спокойное и органичное преображение оказывается невозможным потому, что он к моменту завершения истории не очистился полностью.

И, судя по тому, что Бог ставит точку до полного его очищения, приходится думать, что, к сожалению, для падшего мира полное очищение невозможно вообще — иначе Бог сделал бы всё, чтобы такая возможность реализовалась. Он ведь не хочет, чтобы грешный мир погиб, Он хочет, чтобы мир был спасён и стал Его Царством. Но у свободы, данной Богом человеку, а значит, отчасти и миру, есть обратная сторона, которая и приводит к трагизму конца истории, столь ярко описанному Иоанном.

Апостол Иоанн проводит очень понятную аналогию с нашим человеческим младенчеством. Когда мы рождаемся, мы уже «человеческие детеныши», хотя не умеем почти ничего из того, что умеет делать человек. Про нас еще ничего не понятно: кем мы будем, какими мы будем? Все это развивается, открывается постепенно. Но при этом очень важно, чтобы в процессе нашего роста, взросления мы встречались и общались с другими людьми — так мы научаемся тому, что значит быть человеком. Если этого не происходит, то и «человекообразность» наша не реализуется (об этом свидетельствуют все реальные, а не вымышленные истории про «маугли»).

Точно так и в нашей христианской жизни. В крещении мы умерли и родились заново как дети Божии, и мы уже живем, хотя еще младенцы. Мы еще не очень понимаем, какими мы вырастем, но в доверии к благости Божией хотим уподобиться Ему. Для этого мы встречаемся с Ним, общаемся с Ним — пока «как сквозь тусклое стекло» — но знаем, что будет такой момент, когда произойдет встреча «лицом к лицу», и если мы будем последовательно идти к этой встрече, то войдем «в полноту возраста Христова».

Удивительно понимать, что нас очищает от греха и беззакония одна только надежда на Бога. Ведь кажется, что надежда - это так мало, так легко, а любить и верить намного труднее...

Надежда - это осознание того, что Бог может сделать мир и нас самих совершенно новыми, все преобразить, снаружи и внутри, надежда - это отказ от опоры на опыт того, что что-то невозможно, что чего-то "не бывает" - ведь для Бога все возможно, он - "Владыка невозможного".

Такая надежда очищает, потому что понимание того, что Бог преобразит нас настолько, что мы "увидим Его, как Он есть" и "будем подобны Ему" приводит к страху Господню и трепету, к желанию стать послушным ребенком любящего Отца, избегать греха и ждать Встречи.

Важнейшая проповедь Христа, сохраненная Матфеем, начинается с заповедей блаженств. И вот с самого начала Иисус обрушивает на слушающих парадоксальные формулировки, которые им нелегко усвоить. Да и на протяжении всех последующих веков по поводу заповедей блаженств не раз раздавались недоуменные вопросы.

Между тем само построение этих заповедей содержит в себе ответы на возникающие по их поводу трудные вопросы. Так, если плачущие блаженны потому, что утешатся, значит, нищие духом блаженны именно потому, что в Царстве Небесном их нищета будет восполнена. Кроткие, в нынешнем жестоком мире оттесненные на обочину, будут наследовать землю, а значит, не будут задавлены сильными и наглыми.

Понятно, что алчущие и жаждущие правды насытятся около Того, Кто Сам есть носитель высшей правды, но то, что милостивые будут помилованы, означает не только получение ими награды за свои милосердные дела, это ещё и констатация того, что в нашем земном мире им слишком часто за добро платят злом.

Чистые сердцем должны увидеть Бога. Между тем из Ветхого Завета мы знаем, что не может человек увидеть Бога и остаться в живых. Какова же сила чистоты сердец, что даже невозможное становится доступным для тех, кто ей наделен!

Две последние категории, упомянутые в заповедях блаженств, миротворцев и изгнанных за правду, которым обещаны высшие награды, можно рассматривать раздельно. Но все-таки их хочется объединить, и не только следуя свойственному библейской поэзии параллелизму, но и потому, что этими качествами, как и остальными, перечисленными среди заповедей блаженств, призваны обладать все верные. Не случайно ведь обетования и начинаются, и заканчиваются одинаково — обещанием Царства Небесного.

В одной из заповедей блаженств есть слово, которое часто вызывает вопросы и неправильное понимание. Это слово «кротость», а точнее прилагательное, которое от него образовано (см. Мф. 5:5). Какими качествами обладает кроткий человек? Как часто представляется образ какого-то забившегося в угол существа, которое не может (боится) открыть рот и как-либо себя проявить… Толковый словарь дает нам такое определение кроткого человека: покорный, незлобивый, смиренный. А ведь к определению «покорный» необходимо добавить уточнение: кому покорный? Но, вероятно, самое главное, что хотел сказать Иисус, мы сможем понять, когда вспомним, что Он Сам — «кроток и смирен сердцем» (Мф. 11:29). И Он призывает нас научится у Него этой кротости и смирению. Кому же и чему покорен Иисус Христос? Однозначно мы можем сказать только о покорности воле Отца. Действительно, каждому человеку необходимо осознание существования «высшего начала», и не просто осознание, а живые отношения с Богом. Ведь именно под любящим ободрительно-одобряющим взглядом Отца мы можем делать первые шаги, расти духовно. И даже Наш Господь, воплотившись, нуждался в отцовской поддержке.

Вопрос о том, что за печать ставится на верных и верующих очень часто заставляет людей искать скрытый смысл этих слов. Надо сказать, что слова пророка Иезекиля, которые используются в этом тексте, в русском синодальном переводе приводятся неточно. В подлиннике дословно стоит «поставь тав». В древних начертаниях алфавита эта буква выглядела как знак креста. Что для пророка Иезекиля было пророчеством, то для первых христиан знак «тав», вероятно, и стал первым знаком осенения себя крестным знамением и знаком Христа. Возможно, используя здесь текст пророчества Иез 9:4-6 как и число 144 тысячи, символизирующее полноту, апостол Иоанн выражет тот факт, что возможность жизни вечной дана каждому и каждый может войти в полноту Христа.

Картина Суда, как видно, открывается апостолу буквально с разных точек зрения. До сих пор он видел Суд таким, каким его предстоит увидеть и пережить миру; теперь Бог показывает ему Свою Церковь и то, каким Суд открывается ей. Четыре ангела на четырёх концах земли, удерживающие четыре ветра (ст. 1), по-видимому, олицетворяют собой ту силу Божию, благодаря которой мир, несмотря на свою повреждённость грехом, не обращается в хаос. Тем самым Бог исполняет обещание, данное ещё Ною, а в его лице — всем праведникам всех времён и народов, которым было обещано, что потоп, погубивший мир и уничтоживший человечество, больше не повторится (Быт. 9 : 8 – 11). Но теперь, в конце времён, всё меняется, мир ждёт преображение, а прежнему порядку вещей приходит конец. Пребывающие в мире видят лишь сворачивающееся, подобно свитку, небо и уходящую из-под ног землю (Откр. 6 : 12 – 14); те же, кому открыта духовная реальность, реальность Царства, видят, подобно Иоанну, Церковь, приготовившуюся к встрече возвращающегося во славе Спасителя. Члены её получают особый знак, Божию печать, которая связывает их с Тем, Кого они ожидают (ст. 2 – 3). Двенадцать племён, из которых состоит народ Божий, символически указывают здесь на полноту Церкви, как и число 144 000, которое предполагает 12 000 человек от каждого из двенадцати племён (ст. 4 – 8).

Речь в данном случае идёт, разумеется, о числовой символике: тысяча человек считалась полноценным представительством, если племя могло выставить для войны тысячу боеспособных мужчин, на него смотрели, как на самостоятельное и, в известном смысле, самодостаточное. Церковь, как новый народ Божий, к моменту завершения мировой истории представляет собой именно такую полноту. Ничего удивительного в этом нет: ведь её история началась в день Пятидесятницы, и каждый век христианства прибавлял к небесной Церкви новых членов; и вот теперь, в день Суда, возвращения Спасителя и торжества Царства она готова предстать перед своим Главой во всей полноте. Но есть и другие, те, кто пришёл в самый день Суда, по слову одного из стоящих у Престола старцев, «от великой скорби» (ст. 14). Прежде они, быть может, и не думали вовсе ни о Боге, ни о Царстве; но когда наступил решающий день, день последнего выбора, их выбор оказался правильным, и теперь они вместе со всей Церковью поют песнь обновления и ожидают Того, Кого, возможно, прежде и не знали, но теперь наверняка узнают (ст. 9 – 12).

Рассказывая о конце мира, апостол Иоанн использует те же слова, что и великие пророки и учители Ветхого Завета. Семь ангелов, о которых рассказывает книга Товита, предстоят перед престолом Божьим и служат Единому, семь казней заставляют нас вспомнить казни египетские. Но посреди ужаса и катастроф, фимиамом поднимаются молитвы святых и рефреном к книге пророка Исаии апостол говорит о том, как выглядит мир, освобожденный от сласти смерти и греха. Когда никакое зло уже не может коснуться тех, кто придет к Агнцу. Никакое страдание не будет иметь над ними власти, никакая тьма не сможет их поглотить, потому что рядом будет тот, кто победил смерть и Тот, кто есть Свет, в котором нет никакой тьмы.

Вопрос о том, что за печать ставится на верных и верующих очень часто заставляет людей искать скрытый смысл этих слов. Надо сказать, что слова пророка Иезекиля, которые используются в этом тексте, в русском синодальном переводе приводятся неточно. В подлиннике дословно стоит «поставь тав». В древних начертаниях алфавита эта буква выглядела как знак креста. Что для пророка Иезекиля было пророчеством, то для первых христиан знак «тав», вероятно, и стал первым знаком осенения себя крестным знамением и знаком Христа. Возможно, используя здесь текст пророчества Иез 9:4-6 как и число 144 тысячи, символизирующее полноту, апостол Иоанн выражет тот факт, что возможность жизни вечной дана каждому и каждый может войти в полноту Христа.

Картина Суда, как видно, открывается апостолу буквально с разных точек зрения. До сих пор он видел Суд таким, каким его предстоит увидеть и пережить миру; теперь Бог показывает ему Свою Церковь и то, каким Суд открывается ей. Четыре ангела на четырёх концах земли, удерживающие четыре ветра (ст. 1), по-видимому, олицетворяют собой ту силу Божию, благодаря которой мир, несмотря на свою повреждённость грехом, не обращается в хаос. Тем самым Бог исполняет обещание, данное ещё Ною, а в его лице — всем праведникам всех времён и народов, которым было обещано, что потоп, погубивший мир и уничтоживший человечество, больше не повторится (Быт. 9 : 8 – 11). Но теперь, в конце времён, всё меняется, мир ждёт преображение, а прежнему порядку вещей приходит конец. Пребывающие в мире видят лишь сворачивающееся, подобно свитку, небо и уходящую из-под ног землю (Откр. 6 : 12 – 14); те же, кому открыта духовная реальность, реальность Царства, видят, подобно Иоанну, Церковь, приготовившуюся к встрече возвращающегося во славе Спасителя. Члены её получают особый знак, Божию печать, которая связывает их с Тем, Кого они ожидают (ст. 2 – 3). Двенадцать племён, из которых состоит народ Божий, символически указывают здесь на полноту Церкви, как и число 144 000, которое предполагает 12 000 человек от каждого из двенадцати племён (ст. 4 – 8).

Речь в данном случае идёт, разумеется, о числовой символике: тысяча человек считалась полноценным представительством, если племя могло выставить для войны тысячу боеспособных мужчин, на него смотрели, как на самостоятельное и, в известном смысле, самодостаточное. Церковь, как новый народ Божий, к моменту завершения мировой истории представляет собой именно такую полноту. Ничего удивительного в этом нет: ведь её история началась в день Пятидесятницы, и каждый век христианства прибавлял к небесной Церкви новых членов; и вот теперь, в день Суда, возвращения Спасителя и торжества Царства она готова предстать перед своим Главой во всей полноте. Но есть и другие, те, кто пришёл в самый день Суда, по слову одного из стоящих у Престола старцев, «от великой скорби» (ст. 14). Прежде они, быть может, и не думали вовсе ни о Боге, ни о Царстве; но когда наступил решающий день, день последнего выбора, их выбор оказался правильным, и теперь они вместе со всей Церковью поют песнь обновления и ожидают Того, Кого, возможно, прежде и не знали, но теперь наверняка узнают (ст. 9 – 12).

Возвращаясь к теме духовной жизни христианина, Иоанн вновь и вновь повторяет, что христианская жизнь и грех — вещи несовместимые. Он развивает мысль, уже высказанную им в самом начале послания: путь праведности предполагает отказ от осознанного греха, от греховных интенций и греховных поступков. Праведен лишь тот, кто поступает праведно, подобно Самому Христу. Но роль Христа апостол подчёркивает и выделяет особо. Собственно, лишь благодаря Ему и можно ставить вопрос об окончательной победе над грехом. Только Он один свободен от греха, и только Он способен унести прочь и наши грехи.

Спаситель — не просто образец «живой Торы», Он тот, Кто может помочь стать «живой Торой» всякому, кто отдаст себя Ему и разделит с Ним его жизнь, жизнь того Царства, которое Он принёс в мир. Разумеется, это не означает, что самому ищущему Царства и идущему за Христом уже ничего не надо делать. Та обычная и известная ещё до прихода Христа духовная работа, о которой напоминает Иоанн адресатам своего послания, остаётся совершенно необходимой.

Каждый, идущий за Христом, должен думать об очищении, притом полном, чтобы в этом отношении не отличаться от своего Учителя. А любой грех — беззаконие, нарушение Торы. И беззаконие нужно понимать тут буквально: не как нарушение закона, а как его отсутствие. В том же примерно смысле, в котором другой апостол, Иаков, в своём послании говорит, что нарушающий в Торе что-то одно нарушает её всю. Странное, казалось бы утверждение: ведь грех — штука конкретная, и нарушение закона — тоже.

Но если говорить о внутренней Торе, то всё оказывается именно так: любой грех её разрушает, порождая беззаконие как полное отсутствие Закона (Торы) в сердце и в жизни человека. Иоанн поднимает планку предельно высоко — но оно и понятно, ведь речь идёт о Царстве. Вместе с тем апостол указывает и на Того, Кто может помочь в это Царство войти, если Ему довериться и идти с Ним, а не в одиночку. Христианская жизнь становится жизнью со Христом в Его Царстве, а целью её становится укоренение в Царстве и становление христианина как «живой Торы», подобно своему Учителю.

Необходимость очиститься, приближаясь к Богу, сознавалась и раньше, но здесь мы встречаем совершенно новую мотивацию для очищения: мы призваны быть подобны Богу, а Он чист. Нам даровано великое призвание, ещё не раскрытое во всей полноте, но даже того немногого, что мы уже могли бы вместить, достаточно, чтобы иначе строить повседневную жизнь и отношения с окружающими. И пусть никого не смущает, что на фоне Его абсолютной чистоты наша относительная неизбежно будет выделяться нестерильностью. Господь в силах довершить начатые нами усилия так, «как на земле белильщик не может выбелить» (Мк. 9:3).

Грех апостолом отождествлён с беззаконием. Для людей, привыкших к библейскому мышлению, такая мысль знакома и привычна, но те, кто, как принято в нашей культуре, привык различать юридический подход от нравственного, могут возразить, что не все грехи являются нарушением государственных законов. Это так, однако есть и другие законы, заложенные в мироздание и человеческое сердце Творцом. Их нарушение, в отличие от правил, разработанных людьми, ведёт не к человеческому наказанию, а к духовному саморазрушению беззаконника, отворачивающегося от Бога и Его любви.

Говоря о духовной жизни христианина, Иоанн описывает её как становление во Христе и одновременно утверждение в Торе (Законе). Иисус — единственный, в ком нет греха (1 Ин. 3 : 5). Тем самым Он явил миру и единственный в истории пример того, что в те времена называлось живой Торой: ведь стать живой Торой как раз и означало явить собой живое воплощение того идеала, которого требует Тора. Соответственно, такой человек должен был быть совершенно свободен от всякого греха: ведь грех и Тора, грех и Божья заповедь — вещи несовместимые. Потому-то до прихода Христа идеал живой Торы и оставался лишь идеалом, к которому стремились многие, но которого никому не удавалось достичь.

Следование Торе очищает от греха: внутренняя Тора, как называли её верующие евреи евангельской эпохи, была тем духовным императивом, без которого путь праведности был невозможен. Внутренняя Тора была духовным стержнем, на котором основывалась вся жизнь человека, ищущего праведности и стремившегося стать живой Торой. А любой грех разрушал этот стержень, потому-то апостол и говорит о грехе как о беззаконии, об отходе от внутренней Торы (1 Ин. 3 : 4).

Но для падшего человека грех — печальная неизбежность, потому-то и оставался недостижимым идеал живой Торы. Единственная надежда на Спасителя, Который не только явил этот идеал миру, но и готов помочь каждому ищущему праведности освободиться от греховного плена (1 Ин. 3 : 5). Для этого надо лишь одно: отдать себя и свою жизнь в Его руки, и тогда Он сделает её частью жизни того Царства, которое принёс в мир.

В Царстве нет места греху, потому и живущий единой жизнью со Христом не грешит; греху есть место лишь в человеческой жизни, отделённой от жизни Христа и Царства (1 Ин. 3 : 6). Мы живём в эпоху наступающего, но ещё не раскрывшегося во всей своей полноте, Царства, и до конца этой эпохи, до полного преображения человека и всего творения, наша христианская жизнь сохраняет ту двойственность, о которой говорит апостол.

Но в конце времён, после возвращения Спасителя во славе и полного преображения нашей человеческой природы, двойственность исчезнет: только тогда мы станем тем, чем должны быть соответственно Божьему замыслу о нас (1 Ин. 3 : 2). Пока же мы чисты в той мере, в которой живём с Иисусом единой жизнью, жизнью того Царства, которое Он принёс в мир (1 Ин. 3 : 3). И не только мы, христиане: к Нему имеет отношение всякий, поступающий праведно (1 Ин. 2 : 29; в Синодальном переводе «делающий правду»). Оно и неудивительно: ведь Он — единственный в мире праведник без всяких оговорок. Единственный, явивший миру образец живой Торы.

Заповеди блаженства — это гимн счастью. Парадоксальному христианскому счастью плачущих и гонимых, кротких и нищих. Ведь Христос не говорит: «Блаженны сытые и почитаемые», хотя и им хоть и трудно, но все же возможно войти в Царство Небесное (см. Мф. 19:23). Но Господь, напротив, всеми этими заповедями показывает, что настоящая жизнь — в простоте. И это не просто пожелания, но именно заповеди, которые надо исполнять. Встает очень логичный вопрос: как это возможно? Потому что, если еще про некоторые заповеди мы можем сказать, что иногда им соответствуем (например, про плачущих), то с некоторыми другими у нас большие проблемы. Ведь кто честно может сказать, что он кроток, чист сердцем и нищ духом? Да никто, в сущности. Не по силам это для нас. Вера наша не дотягивает до того уровня, который задается в этих стихах. И все же Господь знает, что делает, когда ставит такую планку для нас. Потому что механизм наших с Ним отношений тоже парадоксален: мало какой преподаватель поставит зачет студенту, который чуть-чуть старается, немного выучил и что-то понял, но не способен ответить на все билеты. А вот Учитель с большой буквы обещает нам поступать именно так: вести нас «от веры в веру» (Рим. 1:17) — от имеющейся у нас крупицы к той полноте, которую может дать только Он.

Заповеди Блаженства представляют собой совершенно уникальный текст, один из самых важных во всем Новом завете. Евангелия от Матфея и от Луки передают эти слова Христа различно, что дает нам возможность предположить, что Господь не раз говорил об этом, и древняя Церковь сохранила несколько несовпадающих рассказов об этих словах. Значит, мы имеем дело с действительно важной вещью. Обычно толкователи Евангелия говорят, что заповеди Блаженства обозначают собою путь духовного возрастания, данный для каждого человека, или намечают то, в чем мы находим Христа. Но прежде всего этого, для нас важно услышать, о чем говорит Христос. Что такое блаженство? Слово это имеет одновременно значения счастья и изобилия, полноты. То есть, с самого начала Своего служения Христос говорит людям о том, что такое счастье, наивысшее, преисполненное счастье, счастье, даваемое мерою утрясенной и нагнетенной.

Инстинктивно, по какому-то унаследованному стереотипу, мы ожидаем от Бога иного. Обличения в грехах и очищения от них, избавления от боли, скорби и смерти, нравственного руководства. А Господь в первую очередь говорит о преизобилующем счастье, чем нас даже немного смущает. Мы сами стесняемся думать о том, что мы нуждаемся в этом, чтобы не выглядеть какими-то слишком примитивными. Поэтому для нас важно понять, что Христос призывает нас к полноте жизни, к полноте счастья. Путь, который Он указывает нам — путь Креста. Для того, чтобы жить полной жизнью, говорит Христос, нам нужно принять как дар то страдание, которое неизбежно в падшем, искореженном мире. Счастье, которое Он предлагает нам — это не чудесный и страшный эликсир забвения. Напротив, это победа, которая совершается в Его Распятии и Воскресении. Но тем полнее и реальнее та полнота жизни, к которой мы призваны.

Нагорная проповедь — это поистине проповедь Царства. Уже сами «блаженства», как называют обычно благословения, произнесённые Иисусом в самом начале проповеди (ст. 3 – 11), свидетельствуют о том, что со Своим пришествием Иисус связывает явление в мире полноты Царства. Не случайно Он говорит о блаженстве «нищих духом» (ст. 3). Речь здесь, очевидно, идёт о тех, кого в пророческих книгах Ветхого Завета и в Псалтири называют просто «нищими», хотя и там речь идёт, несомненно, не о материальной нищете. О нищете в евангельском смысле впервые в истории народа Божия заговорил пророк Исайя Иерусалимский, связавший торжество бедняков с наступлением мессианской эпохи (Ис 29:19). Возможно, впоследствии «бедняками» стали называть членов общины учеников Исайи, давшей затем начало целому движению, которое и позже оставалось связанным с пророческой средой. Исайя и себя самого считал «бедняком», хотя он принадлежал к одной из лучших иерусалимских аристократических фамилий. Под «бедностью» он, как и его последователи, понимал такое духовное состояние, когда человек не полагается ни на кого и ни на что в мире, кроме Бога. При таком полном предании себя в волю Божию человек, даже будучи богатым и влиятельным, перед Богом оставался ничего не имеющим бедняком. И в мире, по слову Евангелия, «лежащем во зле», такой человек чаще всего не мог рассчитывать не только на царство, но и просто на спокойную жизнь. И вот теперь, по свидетельству Иисуса, настал наконец день, о котором говорил Исайя, — день торжества «бедняков», которым даётся Царство. Речь идёт, конечно, не о земном царстве, а о том мессианском Царстве, наступление которого Исайя предвидел, а Иисус засвидетельствовал. Иногда в Псалтири таких людей называли «кроткими» или «смиренными», и если прежде они и думать не могли о том, чтобы овладеть землёй, то теперь, в преображающемся мире, такая возможность у них появляется (ст. 5). И всё же Царство ещё не торжествует до конца и в полноте: не случайно Иисус говорит о блаженстве «изгнанных за правду» (ст. 10; точнее было бы перевести эту фразу как «блаженны гонимые за праведность») и о блаженстве гонимых за Него и за верность Царству (ст. 11). Царство «приблизилось» (Мф 4:17), оно уже входит в мир, преображая его, но оно ещё не раскрылось во всей полноте, и силы зла сопротивляются этому раскрытию, обрушиваясь на тех, кто живёт Царством и свидетельствует о нём. Такова наша эпоха, эпоха наступающего Царства.

Мы начинаем читать Нагорную проповедь Иисуса Христа. Христиане всегда считали этот текст одним из самых важных для становления человека в вере, он даже, говорят, служил в ранней Церкви основой для катехизации — подготовки человека к крещению. Мы дальше увидим, что нравственные требования Нагорной проповеди настолько высоки, что они обличают каждого из нас. И очень легко можно было бы впасть в уныние, но давайте все последующие дни помнить то, что мы читаем сегодня. Христос начинает с обещания и ободрения, обещая на пути следования за Ним блаженство, то есть какую-то высшую степень счастья. И все это потому, что это тот самый путь, где Он Сам идет пред нами и не оставляет нас.

Благословения, произнесённые Иисусом во время Нагорной проповеди, в христианской традиции принято называть заповедями блаженства, сопоставляя их с заповедями Декалога. Между тем, Сам Иисус, по-видимому, не рассматривал их, как некие новые заповеди, идущие на смену прежним. Собственно, и по форме они напоминают вовсе не заповеди, а ту серию благословений и проклятий, которая завершает Книгу Второзакония, или те благословения, которыми предписывает Тора священникам благословлять народ. Но благословения эти, конечно, приобретают особое значение: они имеют смысл лишь в том случае, если Мессия уже пришёл, а мессианское Царство близко и вот-вот настанет. Упоминание бедняков (нищих) и смиренных в таком контексте особенно значимо: исторически речь нужно вести об участниках движения, сложившегося ещё до плена вокруг Исайи Иерусалимского, которых и стали называть «бедняками», хотя нищими в буквальном смысле его участники чаще всего всё-таки не были. Иногда их называли также «кроткими» или «смиренными», вкладывая в эти слова тот же смысл, что и в слово «бедняки»: люди, которые полностью отказываются полагаться в жизни на кого бы то ни было и на что бы то ни было, кроме Бога, и ожидают наступления мессианского Царства, где они и обретут награду и утешение за тот непростой путь праведности, которому старались следовать. Говоря о блаженстве нищих и кротких, Иисус тем самым даёт понять, что мессианское Царство уже наступило или вот-вот наступит. Так же естественно и упоминание о жаждущих праведности («правды»): ведь образ «бедняка» был неотделим от образа праведника, уже в допленной гимнографии слова эти стали практически синонимами. А чистота сердца и милосердие («милость») тогда же, до плена уже стали восприниматься, как характерные черты праведника. Кроме того, уже в допленный период образ праведника становится образом человека, гонимого властями или сильными мира сего. Иисус провозглашает блаженство гонимых за праведность («правды ради»), т.е., следуя уже существующей на момент произнесения этих слов традиции, за верность Торе. И добавляет: блаженны гонимые за Меня, тем самым фактически указывая на Себя, как на Мессию: ведь образ страдающего Мессии был всё же известен традиции (хотя в те времена он несколько отошёл на второй план), и гонимые ради Мессии и мессианского Царства тоже, разумеется, воспринимались, как гонимые за праведность. Так Иисус, провозглашая близость наступающего Царства, вместе с тем отвечает чаяниям тех, кто ожидал Мессии и Царства. Он даёт им понять, что день, которого они ожидали, наступил. Хотя, быть может, и не так, как они представляли себе его наступление.

Нагорная проповедь — один из самых важных евангельских текстов, в котором полагаются основы христианской нравственности. Но начало этой проповеди, хотя и называется по традиции «Заповедями блаженства», говорит не о правилах, а о счастье — счастье праведной жизни, той жизни, которую Иисус называет Царством Небесным. В такой жизни утешение, милость и радость превозмогают слезы и боль, в ней царствуют благодать и мир.