Мысли вслух на Пс 2:1-12

Поразительное пророчество о Христе, Сыне Божьем, которое мы читаем во втором псалме, рождается у псалмопевца как выражение его собственной духовной и молитвенной жизни. В мире он встречает вражду и разделение, и эта враждебность особенно остро переживается им как вражда против Божьих замыслов. Земные владыки, племена и народы — все объединяются против тех, кто руководствуется волей Творца, против тех, кого Он поставил служить Себе. Таков опыт царя Давида, боровшегося одновременно со множеством внешних противников; точно так же становятся друзьями Пилат и Ирод в день, когда они осуждают Христа.

Важно, что в молитве Давид выражает свою веру в то, что он поставлен царем не за заслуги или особые личные качества, но волей Бога. Не в Давиде сила царя Давида, но только в Боге. Отчасти отстраняя свою собственную личность, Давид видит и прославляет усыновление Богом тех, кто верен Ему — и человеческую вражду как следствие этого усыновления. Единственную же надежду людей Давид видит в почитании Сына, в том, чтобы преклониться перед этой благодатью усыновления Богу.

Исключительно важно в нашей молитве помнить слова Давида: «Служите Господу со страхом и радуйтесь Ему с трепетом». Они говорят об удивительной тайне духовной жизни, где непротиворечиво сочетается переживание близости Бога и радость о Его милосердии и, с другой стороны, глубочайшее благоговение, священный трепет. Это парадоксальное (как все, в чем участвует Бог) соединение становится настоящей пищей души во времена, когда еще не открыта людям святыня Тела и Крови Христовой.

Особенный, уникальный духовный опыт всех, чтущих Единого Бога, выражен последними словами псалма. Давид говорит о блаженстве, полноте жизни, которое может быть обретено человеком в уповании на Бога. Мало что так укрепляет в нас и радость и Боге, и священный трепет перед Ним, как опыт упования на Него.

Для описания мира, в котором нет места Богу, автор Псалма 2 использует такие слова, как «беспокойство» (в этом смысле он говорит о народах, что они «мятутся») и «пустота» (племена замышляют «тщетное», букв. «пустое»). Можно, конечно, понимать слова гимнографа в обычном, обиходном смысле: все замыслы тех, кто выступает против поставленного Богом «помазанника» (речь в псалме идёт, по-видимому, о царе, скорее всего, о Соломоне), — пустая трата сил и времени, они напрасно беспокоятся и мучают себя.

Есть, однако, здесь и более глубокий смысл, связанный с действием промысла Божия и с сутью того, что этот промысел собой представляет. Главный вопрос, на который раньше или позже каждому приходится отвечать, если не другим, то хотя бы самому себе, — вопрос «зачем». Зачем жить, зачем делать то, что делаешь, зачем замышлять и осуществлять самые масштабные и грандиозные планы, которые в ответе на вопрос «зачем» нуждаются не меньше самых обычных, повседневных дел и задач.

Ответ же, в конечном счёте, известен одному лишь Богу, Который сотворил мир, имея в виду Свои цели, и Который один только и знает ответы на вопрос «зачем» применительно к каждой вещи и к каждому человеку. Никакого другого смысла, помимо вложенного Богом, ни в чём нет и быть не может. Это же касается и всякого события: смысл в том или ином событии можно найти лишь тогда, когда в нём видит смысл Бог. А если Он не видит смысла в происходящем, значит, его и нет, сколько бы значения ни придавали ему люди, строящие свои (иногда весьма масштабные) планы.

Если Бог не видит смысла в происходящих событиях, значит, за ними стоит пустота, о которой говорит гимнограф. Пустота не событийная, а, как говорят философы, экзистенциальная: происходящее оказывается как бы вращающимся вокруг пустоты, небытия, в котором нет Бога и не ощущается Его воли.

Таким и видит гимнограф мир и события, в которых нет места Богу: волнение и смятение, суета вокруг пустоты, которая неизбежно поглощает всё это волнение и смятение вместе с теми, кто отдаёт им свою жизнь. Пустота, являющая собой полноту небытия, как противоположность той полноте жизни Царства, которую может дать человеку Бог.

Второй псалом в христианской традиции издавна воспринимается, как мессианский. Между тем, с точки зрения исторической его едва ли можно считать таковым: вероятнее всего, этот гимн посвящён интронизации кого-то из царей Израиля или Иудеи, быть может, даже самого Соломона. А заглавные буквы в соответствующих стихах — лишь интерпретация переводчика, ведь древние рукописи вообще, и древнееврейские в частности, не знают различия прописных и строчных букв. Но означает ли это, что к мессианской традиции этот гимн никакого отношения не имеет? Формально — да; но дело, быть может, обстоит всё же не так просто. Что, если гимн действительно посвящён Соломону? Ведь тогда он не только о Соломоне, тогда он и о его отце Давиде, а значит, и о том союзе-завете, который Бог заключил с ним, обещав ему, что его потомки будут занимать иерусалимский престол столько, сколько просуществует сам Иерусалим. Собственно, и представление о Мессии «из рода Давида» связано именно с этими, данными Богом, обещаниями: откуда же ожидать праведного царя, как не из рода Давида, который сам был живым примером праведника на престоле? Но ведь изначально этот Мессия, этот помазанник с большой буквы, не был чем-то особенным, он не был Мессией в том смысле, в котором мы говорим о Мессии сегодня. Он воспринимался, как обычный человек с особенным призванием свыше, как поставленный Богом праведный правитель, который, кроме своей безупречной праведности, больше ничем от других людей отличаться не будет. И царство его представлялось самым обычным земным царством, которое от прочих отличается лишь праведным судом и правильными, основанными на Торе, законами. И, наверное, на каждого правителя, дававшего повод надеяться на свою праведность, верные смотрели с затаённой надеждой: не он ли? Не пришло ли время исполниться обещаниям, которые была даны Богом Давиду? И лишь тогда, когда через великих пророков Израилю было дано новое откровение, стало понятно, что с Мессией всё не так просто и придёт Он не так скоро. Но ожидания не исчезали, как не исчезла и традиция восприятия соответствующих гимнов, как гимнов, посвящённых обещанному Богом помазаннику. А там уже оставался один шаг до включения их в мессианскую традицию. Шаг, сделанный первым поколением христиан.