Мысли вслух на Иез 34:11-16

Народ Божий в пророческих проповедях нередко сравнивается со стадом, оставшимся без пастуха. К такому же сравнению прибегает и Сам Иисус, имея в виду, в первую очередь, представителей фарисейского братства, претендовавших на духовное лидерство и учительство. Пророки же, подобно Иезекиилю, имели в виду обычно священников, не исполнявших или не должным образом исполнявших возложенные на них Богом обязанности. Конечно, в этом случае речь шла не о душепопечении в том смысле, в котором им занимались фарисеи-раввины. Задача священников заключалась в другом: они, помимо жертвоприношений и всего, имевшего отношение к культу, должны были также следить за ритуальной чистотой народа. На первый взгляд, речь идёт лишь о внешней, формальной стороне религии. Но на самом деле всё было не так просто: ведь от того, чист человек, или нечист, зависела возможность его участия в жертвоприношении, в жертвенной трапезе, а значит, и в богообщении. А пренебрежение ритуальной чистотой в такой ситуации могло означать лишь одно: народ попросту не ходил в Храм, оставаясь религиозно индифферентным и не думая ни о религии, ни о духовной жизни. Священники же, мирившиеся с таким положением дел, фактически его на это поощряли, становясь лжепастырями, духовно дезориентировавшими тех, кого они должны были наставлять. И тогда Бог устами Своего пророка говорит, что в таком случае Он Сам позаботится о Своём стаде. Как видно, речь идёт о том плане спасения, который предполагает появление Мессии. Он и возьмёт на Себя задачу, которую не захотели решить священники. Вот только сами священники при таком раскладе оказываются не у дел, они больше не нужны Богу, по крайней мере, как Его служители. Но тогда встаёт вопрос и об их духовной судьбе вообще: ведь они, отказавшись от участия в осуществлении плана Божия, потеряли не только служение, но и смысл собственного существования. Потеряли то, без чего в Царство не войти: ведь, чтобы войти туда, нужно быть личностью, а личности без смысла не бывает. И, отказавшись от служения, своим отказом лишили себя спасения.

Пророк Иезекииль, сам из священнического рода, призванного к духовному руководству в Израиле, видит, насколько это призвание не исполняется. Он описывает это образно, сравнивая Израиль с овцами, а священников — с нерадивыми пастырями. И, продолжая сравнение, он говорит уже от лица Бога, что Он Сам станет настоящим пастырем для Своего народа. Вот тогда Израиль обретет подлинное руководство, тогда он станет Царством Божиим, а Бог будет его охранять, исцелять и судить по справедливости. Все хорошо, но непонятно, как Бог собирается стать этим пастырем. Через несколько стихов утверждается, что пастырем и царем станет «раб Мой Давид», то есть вспоминается Божие обетование о Мессии-Христе. После этого пройдет больше пятисот лет, Иисус скажет о Себе: «Я есмь пастырь добрый», и обетование исполнится. И мы живем в эпоху исполнившегося и исполняющегося пророчества.

Слова апостола Павла обращены ко всем, кто, уверовав во Христа и начав новую жизнь, обнаружил в себе прежнюю склонность к греху и впадает в уныние. Павел уверяет, что не наша безгрешность приносит нам спасение, а любовь Божия. Бог совершает все, что нужно для нашего примирения с Ним, не «оплачивая» нашей праведности, а освобождая от рабства греху. Принимая веру, мы, если и грешим, то не из-за враждебности к Богу, а из-за неполноты наших «мирных» отношений с Ним. Но суть христианской жизни — в развитии этих отношений через Христа, в «стяжании Духа Святого», поэтому «нет нам пути унывать».

Перед нами очередное подтверждение тому, что живем мы совсем не в то время, что Иисус… Для описания радости на небе о кающемся грешнике Он выбирает уже привычную нам форму повествования — притчу. И вот, мы слышим Его слова, обращенные к сидящим вокруг Него людям: «Кто из вас, имея сто овец и потеряв одну из них, не оставит девяноста девяти в пустыне и не пойдет за пропавшею, пока не найдет ее?» (Лк. 15:4).

Что подумал бы современный человек в ответ на этот вопрос? Во-первых, больше половины жителей земного шара сразу бы отметили, что никаких овец у них нет. А во-вторых — мы стараемся призвать на помощь логику. И она совсем против того, чтобы оставлять девяносто девять овец в пустыне, где им ничего не стоит потеряться или быть съеденными волками, и идти за какой-то одной глупой овцой. Кроме того, ведь она может быть уже давно поймана теми же волками… В общем — риск слишком велик, а «игра не стоит свеч».

Но в том-то и дело, что мы — это не Господь. И слава Ему за это! Только у Него есть достаточно веры в человека, надежды и милости, чтобы спасать заблудших. И только Он доверяет нам настолько, чтобы одарить нас свободой Божьих сынов и дочерей. А значит — оставить на время одних, если так нужно…

Неужели действительно для Бога один человек важнее, чем 99? А каждый из этих 99-ти? И чем плоха праведность? Разве мы все не призваны к праведности?

Кажется, что эти шокирующие слова Иисуса могут нас навести на пару мыслей: во-первых, перед Богом предстоит каждый человек лично, а не в коллективе. У всех нас есть разнообразные межчеловеческие связи — семейные, рабочие, соседские, церковные — и они важны, но встреча с Богом происходит только один на один, и эта встреча преображает нашу жизнь и вносит качественные изменения в наши отношения с другими людьми. Во-вторых, с чем мы предстоим пред Богом? С нашей праведностью? Но ведь «нет праведного ни одного» (см. Рим. 3:10). И здесь важно, осознаем ли мы свою неправедность, греховность, и просим ли Бога о том, чтобы Он что-то с этим сделал, — или считаем, что у нас все «не хуже, чем у других», и не видим для себя нужды в покаянии. Первый путь открывает нас для встречи с Богом, а второй — делает еще глубже пропасть между нами и Им.

Псалмопевец изображает Господа в виде доброго пастыря, заботящегося о своих овцах. В наше время многим людям не нравится сравнение с овцами, им хотелось бы отождествлять себя с более самостоятельными и хищными зверями. Но такова парадоксальность духовной жизни: смиренные становятся стойкими, признающие себя слабыми получают силы, а те, кто рассчитывает только на собственные ресурсы, без Бога их теряют...

Замечательно, что Давид, сам бывший царём и привыкший относиться к подданным как к оберегаемому стаду, здесь не отделяет себя от отары и готов идти за Пастырем наравне со всеми.

Этот псалом помогает нам лучше понять слова Сына Давидова, называвшего Себя добрым пастырем. Безусловно, Он имел на это полное право, и не только по причине заботы об учениках. Принимая наименование, известное слушающим из этого псалма, Он свидетельствовал о Себе как о Боге.

С малых лет мы у кого-то учимся, кого-то слушаемся, кто-то несет за нас ответственность, кормит, заботится, в общем — пасет нас. Приходя к вере, мы часто просто переходим от одних наставников к другим, от одних правил к другим, из одной системы ценностей — в другую. Но суть веры, о которой говорит нам сегодня пророк Иезекииль, гораздо глубже и гораздо серьезней. Бог обещает Своему народу, что Сам будет пасти его, Сам будет судить, заботиться, искать и находить, исправлять и наказывать. Пророк смешивает в одном пророчестве обетования о непосредственном Божьем водительстве и о посредничестве «Давида» (то есть Царя из рода Давида), что позволяет видеть в нем указание на божественность Посредника. Таким образом, становясь частью Божьего народа, мы становимся предметом заботы и ответственности не только руководителей христианских общин (некоторые пастыри еще об этом помнят), но, по преимуществу — Самого Бога.

Образ Мессии как праведного Царя в пророческой проповеди появляется постоянно. И всегда это либо потомок Давида, либо — аллегорически — сам Давид. Оно и понятно: завет с Давидом и данные Богом Давиду обещания о нерушимости его престола были известны всем. Но в пророчестве Иезекииля появляются некие новые смыслы, связанные с эпохой, когда звучала его проповедь, а звучала она в самом начале Вавилонского плена. У Иезекииля Мессия, названный Давидом, оказывается единственным Пастырем народа Божьего. Остальные пастыри оказались негодными, все они, в сущности, показали себя лжепастырями, которых к стаду подпускать нельзя. Эта оценка, конечно, касается прежде всего духовных лидеров предпленной поры, но очевидно, что нечто подобное может произойти в любую эпоху.

И оказывается, что в жизни народа Божьего может наступить момент, когда Бог лишает тех, кого Сам когда-то сделал пастырями Своего народа, их пастырской власти. Это, конечно, чрезвычайная ситуация, но она вполне возможна. И тогда единственным Пастырем становится Сам Мессия, Сам Христос. Но Его пастырство вовсе не означает, что среди Его паствы не будет разделения. Грех пастырей не оправдывает грехов, совершаемых пасомыми. Разумеется, за грехи своих пастырей им отвечать не придётся. Но есть и нечто такое, что должно быть пасомым доступно и понятно при любых пастырях. Образно пророк говорит в этом смысле о том, что не надо вытаптывать то, что не можешь съесть, и мутить воду, которую пьёшь.

Тут уже дело не в пастырях, а только в пасомых, из которых каждый и отвечает перед Мессией за им совершённые грехи. Здесь звучит та же мысль, которая вообще часто встречается в проповедях Иезекииля: коллективной ответственности перед Богом или перед Мессией не бывает. Каждый отвечает за свой грех, и грех одних, какое бы положение в народе Божьем они ни занимали, не оправдывает греха других. Ссылка на грешных пастырей не оправдывает того, кто знает и понимает, что делает, и осознаёт, что совершает грех.

Оно и понятно: ведь тот же Иезекииль не уставал так или иначе напоминать своим единоверцам, что с Богом у каждого свои, глубоко личностные и абсолютно уникальные отношения. Отношения, которые не зависят ни от кого и ни от чего, кроме самого человека. Поэтому и неуместны тут ссылки на других, кем бы эти другие ни были. Никто не может прожить за человека его жизнь, если, конечно, сам человек на это не согласится и не отдаст свою жизнь другому. Но такой поступок — тоже решение и выбор отдающего. За который придётся отвечать именно ему, а не тому, кому он отдал свою жизнь. Как бы отдающему иногда ни хотелось, чтобы было иначе.

Образ Мессии как праведного Царя в пророческой проповеди появляется постоянно. И всегда это либо потомок Давида, либо — аллегорически — сам Давид. Оно и понятно: завет с Давидом и данные Богом Давиду обещания о нерушимости его престола были известны всем. Но в пророчестве Иезекииля появляются некие новые смыслы, связанные с эпохой, когда звучала его проповедь, а звучала она в самом начале Вавилонского плена. У Иезекииля Мессия, названный Давидом, оказывается единственным Пастырем народа Божьего. Остальные пастыри оказались негодными, все они, в сущности, показали себя лжепастырями, которых к стаду подпускать нельзя. Эта оценка, конечно, касается прежде всего духовных лидеров предпленной поры, но очевидно, что нечто подобное может произойти в любую эпоху.

И оказывается, что в жизни народа Божьего может наступить момент, когда Бог лишает тех, кого Сам когда-то сделал пастырями Своего народа, их пастырской власти. Это, конечно, чрезвычайная ситуация, но она вполне возможна. И тогда единственным Пастырем становится Сам Мессия, Сам Христос. Но Его пастырство вовсе не означает, что среди Его паствы не будет разделения. Грех пастырей не оправдывает грехов, совершаемых пасомыми. Разумеется, за грехи своих пастырей им отвечать не придётся. Но есть и нечто такое, что должно быть пасомым доступно и понятно при любых пастырях. Образно пророк говорит в этом смысле о том, что не надо вытаптывать то, что не можешь съесть, и мутить воду, которую пьёшь.

Тут уже дело не в пастырях, а только в пасомых, из которых каждый и отвечает перед Мессией за им совершённые грехи. Здесь звучит та же мысль, которая вообще часто встречается в проповедях Иезекииля: коллективной ответственности перед Богом или перед Мессией не бывает. Каждый отвечает за свой грех, и грех одних, какое бы положение в народе Божьем они ни занимали, не оправдывает греха других. Ссылка на грешных пастырей не оправдывает того, кто знает и понимает, что делает, и осознаёт, что совершает грех.

Оно и понятно: ведь тот же Иезекииль не уставал так или иначе напоминать своим единоверцам, что с Богом у каждого свои, глубоко личностные и абсолютно уникальные отношения. Отношения, которые не зависят ни от кого и ни от чего, кроме самого человека. Поэтому и неуместны тут ссылки на других, кем бы эти другие ни были. Никто не может прожить за человека его жизнь, если, конечно, сам человек на это не согласится и не отдаст свою жизнь другому. Но такой поступок — тоже решение и выбор отдающего. За который придётся отвечать именно ему, а не тому, кому он отдал свою жизнь. Как бы отдающему иногда ни хотелось, чтобы было иначе.

Во всей книге пророка Иезекииля 34-я глава занимает центральное место, потому что именно здесь Господь говорит пророку о грядущем приходе Мессии, Пастыря Израиля. Целый ряд замечательных библейских текстов параллельны этой главе, главный среди них — слова Самого Господа Иисуса Христа о том, что Он — Пастырь добрый, содержащиеся в 10-й главе Евангелия от Иоанна. Кроме того, Господь направляет апостолов «к погибшим овцам дома Израилева», а обращение грешника изображает как обретение пастырем заблудившейся овцы.

Начинается же это пророчество с обличения тех, кто должны были бы быть пастырями народа Божьего, но не стали таковыми. Господь говорит страшные вещи о пастырях, пасущих самих себя и не заботящихся о состоянии народа. Внимательный взгляд не может не заметить, насколько точно соответствуют слова пророка не только современным ему священнослужителям, но в еще большей степени — первосвященникам и книжникам времен Господа Иисуса Христа.

В первую очередь для нас важно само по себе уподобление народа Божьего овечьему стаду. Характерное для целого ряда псалмов, например 22-го, 79-го, 94-го и 99-го, оно происходит из глубокой древности, когда Господь, как Пастырь, вывел народ Свой из Египта. В псалмах понятие паствы Господней противопоставляется уклонению в идолопоклонство. В дальнейшем Новый завет неоднократно обращается к этому образу. Господь говорит о Себе «Аз есмь Пастырь Добрый», и эти слова обращены именно к пророчеству 34-й главы Иезекииля о Мессии как о Пастыре. Тем самым Христос говорит, что Он и есть Тот Самый предреченный пророками Пастырь Израиля. И далее, поставляя апостола Петра на его служение, Господь повелевает ему: «паси овец Моих». Сам Петр в своем Первом соборном послании передает это поручение своим собратьям: «пасите Божье стадо, которое у вас», и его слова тоже отсылают нас к 34-й главе Иезекииля.

То, что Библия говорит о Церкви, о народе Божьем (ветхо- и новозаветном) как о пастве, всегда подразумевает, что Сам Господь, как во дни Исхода, будет вести народ Свой и заботиться о нем. Но в каждую эпоху есть люди, кому Он поручает исполнять это. В большой степени это поручение связано с той ответственностью, о которой говорил Бог пророку Иезекиилю в предыдущей главе. Воля Господа — не в смерти, но в обращении и спасении грешников, а ответственность пророков и пастырей — открыть правду Божью каждому человеку. Но, в отличие от самого Иезекииля, современные ему пастыри народа Божьего не принимают на себя эту ответственность...

Поставленная перед пастырями задача описана пророком в 4-м стихе, и, поскольку мы имеем дело со сквозной, проходящей через оба Завета темой, она остается неизменной для всех служителей Единого Бога, как в Ветхом, так и в Новом завете. Господь говорит, что пастыри должны были заботиться о духовном (и физическом) состоянии стада: укреплять слабых, врачевать больных и израненных, заботиться об обращении заблудших. Вместо этого они заботятся о собственном благополучии и почете, о благолепии Храма, о чем угодно — кроме того, что нужно. Каждому человеку, а особенно — пастырю, поручается отдавать другим Божию любовь и милость. Понятно, что никто из людей не способен делать это в совершенстве, однако тайна присутствия Божия там, где мы собраны во имя Его, наполняет нашу несовершенную милость Его полнотой и исцеляющей силой. «Вы правили ими с насилием и жестокостью», говорит Господь, значит, пастыри Израиля перекрывают важную возможность для распространения милости Божией в мире.

В сущности, пастыри Израиля подменили служение, которое поручил им Господь, заботой о поддержании правильного культа (и собственном благополучии), являвшейся единственной функцией языческих жрецов у соседних с Израилем народов. Они забыли главное в законе: суд, милость и веру, в то время, как, говоря словами Господа Иисуса, «того следовало держаться и этого не оставлять». И Господь говорит, что так больше не будет.

О том, как отныне будет пасти народ Свой Господь, Он говорит: «Я Сам отыщу овец Моих», «Я буду их Пастырем», «буду пасти их по правде». В сочетании со словами о том, что Мессия будет новым и истинным Пастырем народа, эти слова, как у других пророков, в неявной форме являются пророчеством о Богочеловечестве Христа. С одной стороны, это будет делать Мессия, потомок Давида, и, с другой стороны — «Я Сам», говорит об этом Бог.

Совершенно поразителен в сопоставлении с Евангелием отрывок с 17-го по 22-й стих, где Господь говорит о том, что Он будет судить между овцами: «и рассужу между овцою и овцою». Отношения (в том числе и конфликты) между людьми становятся местом присутствия и действия Самого Бога. Другими словами Он говорит то же самое в 25-й главе Евангелия от Матфея: «что вы сделали одному из малых сих, то Мне сделали». С приходом Мессии уже невозможны нравственно и духовно безразличные отношения между людьми — в любое такое отношение включается Господь. И эта евангельская мысль тоже, оказывается, предречена пророком.

Затем Господь обещает приход Мессии, потомка Давида, который и будет Пастырем народа Божьего. Немаловажно в этом обетовании, что Господь говорит: «и поставлю над ними одного пастыря... раба Моего Давида». Пастыри Нового завета, таким образом, не полностью «воспроизводят» ветхозаветных, потому что ответственность за судьбу овец Бог оставляет за Мессией. Отвлекаясь от контекста, нельзя не поразиться, как грандиозно это Обетование. Сам Бог будет нашим Пастырем, Он Сам будет вести каждого из нас к жизни, Он Сам будет врачевать наши раны и укреплять наши немощи. Он Сам, а никто иной! Это невероятная степень близости Божией впервые открывается нам в книге пророка Иезекииля.

Завершается 34-я глава Откровением о Новом завете. Пророк, как это было принято, изображает его апокалиптическими образами преображенного мира. Главное в его словах то, что с приходом Мессии будет заключен Новый завет, и этот завет будет заветом мира, примирения нас с Богом. В нем будет даровано благословение Божье на всю жизнь людей, и нам будут дарованы мир, свобода и безопасность. Бог, как Пастырь, будет вести нас, и будет «нашим Богом». Повторяющее первые слова Десяти заповедей («Я Господь, Бог твой»), это обетование подчеркивает, что Новый завет по своему масштабу будет не меньше Синайского, и, в то же время, будет его продолжением и исполнением. А слова «и узнают, что Я, Господь Бог их, с ними» связывают это пророчество с пророчеством Исайи о рождении от Девы Младенца, имя которому «Еммануил, что значит: с нами Бог» и повествованием первой главы Евангелия от Матфея об исполнении этого пророчества.

Суровая обличительная проповедь, обличающая вождей народа, уклонившихся от выполнения своего долга, органично переходит в пророчество о добром пастыре из дома Давида, который станет подлинным вождём. Должно быть, для современников Иезекииля таким пастырем казался справедливый царь, который взойдёт на престол после возвращения народа на Землю Обетованную, но в пророчестве Господь, раскрывая грядущие времена, Сам выглядит пастухом, оберегающим стада и отыскивающим потерявшихся овец.

И вот мы видим, что в пророческом откровении соединены Ветхий и Новый Завет, а евангельский образ Доброго Пастыря - это образ Того Самого Бога, Который открывался людям уже в ветхозаветные времена. Можно сказать и по-другому: через это пророчество мы можем прикоснуться к тайне единосущности Бога-Отца и Бога-Сына.

Сегодняшнее чтение предлагает нам одно из мессианских пророчеств Иезекииля. Упоминаемый здесь «Давид», которому предстоит стать пастырем стада Божия (ст. 23–24), у современников пророка однозначно ассоциировался с грядущим Мессией. Пророчество, очевидно, прозвучало в Вавилоне, куда пророк попал с первой партией депортированных из Иудеи жителей Иерусалима, который, однако, ещё не был разрушен окончательно. Самое страшное — полный разгром города и Храма — ожидало народ впереди. И Иезекииль, как видно, объясняет своим соплеменникам духовный смысл событий, свидетелями и участниками которых они стали.

Многим тогда казалось, что всё происходящее было лишь недоразумением, происками врагов народа Божия, которым Бог скоро положит конец, и тогда всё снова станет, как прежде. Пророк же указывает на те духовные проблемы, которые привели к катастрофе: на отсутствие подлинных пастырей (ст. 2–6) и на ненормальные отношения внутри народа, который, по замыслу Божию, должен был стать народом-общиной, но на деле был весьма далёк от этого идеала (ст. 17–19).

Для Иезекииля вавилонский разгром оказывается лишь этапом на пути к торжеству того мессианского Царства, о котором свидетельствовал уже Исайя Иерусалимский. И именно в этом торжестве видит Иезекииль единственную возможность выхода из сложившейся ситуации. Бессмысленно заменять одних пастырей другими, лишь Сам Бог может быть подлинным Пастырем для Своего народа (ст. 7–16). И обновить отношения внутри народа-общины тоже может лишь Сам Бог через посланного Им Мессию (ст. 17–24).

На первый взгляд, такая оценка ситуации кажется чрезмерно жёсткой. Конечно, если дело дошло до национальной катастрофы, духовная ситуация и впрямь должна была быть крайне серьёзной; но неужели в народе Божием не осталось ни одного истинного пастыря, сохранившего верность Богу и своему призванию? Ведь в таком случае, очевидно, никакого будущего у этого народа не было бы. Дело, вероятно, в другом: для того, чтобы Царство стало реальностью, должны были качественно измениться отношения между Богом и Его народом. Теперь каждый должен был научиться сам строить свои отношения с Богом и ближними и сам нести за них ответственность, не перекладывая её ни на соседа, ни на наставника, ни на храмового священника. Ведь Царство — прежде всего отношения, отношения с Богом и с ближним. И созидать их каждый должен сам. Не препоручая такого созидания никому другому, кем бы этот другой ни был и что бы он о себе ни говорил.

Возможно, многим из нас с вами с юношеских времен привито, скажем, уроками литературы «романтическое» понимание соотношения в мире добра и зла: зло многочисленно, уродливо, находится в явном большинстве, а добро одиноко, никем не понято и страдает. И вот приходится прогрессивным «романтическим героям» плыть против течения и мнения консервативного, закостенелого и неразумного общества. Личность и общество. Поэт и толпа. Как эту проблему ни обзови, но это, действительно, похоже на правду. Кроме того, что это может быть знакомо нам по личному опыту, мы видим подобную ситуацию и в Евангелии. Сам Христос был гоним и даже распят, и учеников Он посылает «как агнцев среди волков» (Лк. 10:3). Да, это так. Но все ли это, о чем говорит Евангелие? Нет. Мы исповедуем Христа не только распятого, но и воскресшего. Именно этого не хватает общекультурной «концепции», именно этого шага она сделать не может — в ней самой таких возможностей нет. Но привести все к победе добра через неизбежные смерть и Воскресение может Господь. «Свет во тьме светит, и тьма не объяла его», — говорит апостол Иоанн (Ин. 1:5). И это сущая правда. «Математика» у добра другая — не такая, как у греха. Оно не количеством берет, а качеством. И этого качества хватает на всех (см. Рим. 5:15). Так обещал нам Бог.

Принять оправдание верой, о котором пишет Павел, действительно непросто. По разным причинам, в зависимости от того о чьем оправдании идет речь – моем или чужом. Но апостол не делает различий и приводит безупречную логическую цепочку для объяснения этого странного для осознающего свою греховность человека. Бог действительно доказал свою любовь к нам тем, что Христос умер за нас до того, как мы осознали, что без этой смерти невозможно будет преодолеть пропасть, отделяющую нас от Бога. Любя, Он не мог оставить нас там, куда мы сами себя загнали. Он не мог ждать, пока мы захотим вернуться, пока мы откажемся от греха. Он пришел, чтобы спасти каждого и теперь, когда Он уже своей кровью вернул нам возможность жить с Ним, теперь уже ничто не может разделить нас. Если только мы сами не откажемся от этого, не придумаем причину, по которой мы не с Ним. Если мы посчитаем, что может найтись что-то более тяжелое, перевешивающее крестную смерть Христа.

Говоря об отношениях человека с Богом и со Христом, исходя из того, что отношения эти первичны и определяют собой всё остальное, Павел указывает и на то, что они первичны также для Бога. Ведь именно Бог стал инициатором того процесса, в который человек включается постольку, поскольку доверяет Христу. Но когда Сам Христос пришёл в этот мир, Он не мог рассчитывать ни на кого. Праведников, которые готовы были бы пойти за Ним, Он не нашёл и найти не рассчитывал.

Более того: когда Он умирал на кресте, у Него и тогда не было никаких гарантий: ведь Его ученики оказались совершенно не готовы к Его смерти, равно, впрочем, как и к Его воскресению. Он умер не за Своих учеников и последователей, а за тех, кто только ещё мог стать Его учениками и последователями. Не за реальных праведников, а за праведников потенциальных, которые в час Его смерти были ещё грешниками. Такие отношения, рассчитанные на последующий духовный рост — всегда своего рода аванс. И Бог готов выдать нам этот аванс. Он ожидает, что мы его оправдаем. Но оправдать его можно лишь при двух условиях: аванс должен быть, во-первых, принят, и, во-вторых, использован по назначению, а не растрачен зря.

Имея в виду первое условие, Павел и говорит о том, что Бог принимает нас во Христе и вместе с Ним хотя бы потому, что Он специально посылает Христа за нами, с тем, чтобы спасти нас от гибели, таких, какие мы есть. А какие мы есть, Бог, конечно, прекрасно знает. И если Мессия, исполняя Божью волю, готов даже умереть за нас, таких, какие мы есть, то теперь, когда мы приняли Его и доверились Ему, Он уж точно нас не бросит: иначе Его собственный земной путь и Его смерть потеряют всякий смысл. Но это лишь одна сторона дела.

Другая заключается в том, что идти за Мессией означает меняться. Он позвал нас за собой такими, какие мы есть, и дал нам возможность новой жизни. Но если мы останемся такими, какие есть, наша новая жизнь очень скоро перестанет быть новой, став такой же, какой была прежняя. Чтобы этого не произошло, надо измениться внутренне. Использовать выданный Богом аванс. Жизнь христианина — не пассивное ожидание спасения и не религиозная активность, а духовный путь.

Путь внутреннего становления, взращивания в себе того духовного стержня, который и называется внутренней Торой. Схематично апостол описывает это как путь от испытаний к твёрдости, от твёрдости к опытности, а от опытности — к надежде. В самом деле: если внутренняя Тора связана прежде всего с восприятием Божьей воли, Божьих интенций как духовно-нравственного императива, то именно конкретные, и особенно сложные, жизненные ситуации учат нас тому, как этому императиву следовать на практике.

Результатом такого обучения становится сформировавшийся навык следования Божьей воле, своего рода навык праведной жизни, который в традиционных текстах мудрецов как раз и называется мудростью, хотя Павел предпочитает называть его опытностью или навыком. Вот этот навык и даёт надежду на то, что путь будет пройден до конца: ведь иначе о полноценной духовной жизни придётся забыть. Не может жить полноценной духовной жизнью человек, теряющий из виду волю Божью при любой жизненной пертурбации. Как видно, спасение — процесс богочеловеческий, и апостол прекрасно это понимает.

Размышляя о пути праведности, Павел снова и снова возвращается к тому, что является его основанием — к той любви, которую Бог открывает человеку и без которой нет Царства. Он прекрасно понимает, что отдать жизнь за другого — подвиг, для человеческой природы непосильный, даже тогда, когда речь идёт о праведнике (ст.7). О грешнике же, такой жертвы не заслуживающем, и говорить нечего. И если Иисус решился умереть за тех, кто этого совсем не заслуживал, то лишь потому, что Он жил той любовью Царства, которую нёс в Себе с самого начала (ст. 6, 8). А человеку, готовому довериться Иисусу и принять это Царство, оно открывалось во всей полноте, освобождая его от власти зла и греха. Тогда и наступало то примирение с Богом через Иисуса Христа, о котором говорит апостол (ст. 1 – 2). И вера, точнее, доверие к Иисусу, разумеется, не случайно стоит здесь на первом месте: без такого доверия в Царство не войти, а без этого не приходится говорить ни о каком примирении. В мире, поражённом злом и грехом, оно невозможно в принципе, а Царство можно обрести лишь через посланного Богом Мессию-Христа, потому и примириться с Богом возможно, лишь доверившись Христу.

В Царстве же можно уже надеяться и на приобщение к тому присутствию Божию, которое называется славой, ведь Царство всё пронизано этим присутствием. Возможность праведности как примирения с Богом апостол связывает только с Царством. И если Бог посылает Иисуса в мир не для наказания грешников, а для того, чтобы Он ценой Своей жизни («крови») открыл им дорогу в Царство, то тем более Он примет тех, кто, обратившись и доверившись Посланному, готов разделить с Ним полноту жизни этого Царства (ст. 10 – 11). А свидетельством участия в жизни Царства, раскрывающегося в нашем, ещё не до конца преображённом мире, оказываются те беды и гонения («скорби»), которые неизбежны для всякого, идущего путём праведности, а значит, и путём Царства (ст. 3 – 5). Так связываются в послании Павла праведность и Царство, путь праведника и земной путь Спасителя.

Итак, Своим крестным подвигом Христос примирил нас с Отцом, и мы можем войти в мир Божий, в независящие от времени и места отношения с Богом. С Тем Богом, Который берет на Себя все наши заботы, ожидая от нас только чистоты намерений, верности, доверия, упования и поиска Его Царства. Да где же нам все это взять? А у Него же — ведь все это есть у Христа в изобилии.

Как всегда у ап. Павла, очень концентрированный текст. Можно наметить несколько логических цепочек, важнейших для христианского богословия.
1) Духовное восхождение: вера — мир и благодать — надежда славы — любовь.
2) Смысл страдания: скорбь — терпение — опытность — надежда — любовь.
3) Троица: Бог Отец — Сын Иисус Христос — Дух Святой.
Есть о чем подумать. И все это только в двух предложениях!

Сегодняшнее чтение послания апостола Павла помогает нам вспомнить, освежить в памяти то, что Господь наш Иисус Христос пришел в мир примирить нас с Богом-Отцом. Он явился, и продолжает быть связующим звеном между грешным миром и Небесным Царством. И сейчас нам уже не нужно «подниматься на высокие горы» для общения с Богом (см., напр., Исх.19:20) и предпринимать какие-то особенные шаги — Господь посреди нас. И любой человек верою в Него имеет доступ к Божией благодати (см. Рим. 5:2). И жизнь продолжается, но уже по другому закону — она становится пронизана существованием Господа, «надеждою славы Божией». Продолжаются и скорби, но к ним изменяется отношение (см. Рим. 5:3). Поскольку эта удивительная цепочка «скорбь — терпение - опытность — надежда» заканчивается именно тем, что так преображает жизнь каждого христианина, — надеждою — мы получаем возможность хвалиться всем, что входит в эту последовательность, радоваться даже скорбям. И это совсем не такая надежда-ожидание, про которую могут спросить: «Что ты тут сидишь и ждешь у моря погоды?» Это такая надежда, которая призывает нас к действию — делиться с миром Божией любовью, излитой в наши сердца Святым Духом.

Сегодняшнее чтение предлагает нам ещё несколько притч о Царстве, включая хорошо известную каждому читателю Евангелия притчу о блудном сыне (ст. 11–32). Их смысл становится понятен в контексте тех традиционных религиозных представлений, которые были характерны для фарисейской среды евангельских времён. Речь идёт о том, как верующие иудеи этой эпохи смотрели на раскаяние и на возможность прощения грехов. В те времена (как, впрочем, и в предшествующие столетия) считалось, что очиститься можно лишь от греха, совершённого невольно, например, по слабости, по неведению или под принуждением. Если же грех совершался добровольно и сознательно, то очиститься от него, как думали, было невозможно.

Конечно, раскаяться можно было в любом грехе, но одного раскаяния было недостаточно, необходимо было ещё очиститься от порождённой грехом скверны, а этого было невозможно сделать, если грех был осознанным и добровольным. Последствия греха (то, что и связывалось обычно с понятием «скверны») продолжали тяготеть над грешником до конца его дней, а нередко обрушивались даже на его род, на детей, внуков и правнуков. Иисус же говорил о том, что теперь, когда Царство приблизилось, каждый, раскаявшись в совершённых им грехах, может начать духовную жизнь с чистого листа, полностью обновив свои отношения с Богом и с людьми.

В этом и заключается смысл притч Иисуса о потерянной овце и о потерянной драхме (ст. 3–10). Ещё отчётливее мысль о возможности нового начала для каждого звучит в притче о блудном сыне. Здесь налицо всё, что, по меркам традиционных представлений о грехе, закрывает грешнику путь назад раз и навсегда: и вполне осознанное непослушание отцу (а следовательно, прямое и открытое нарушение пятой заповеди) (ст. 12), и «распутная», по выражению евангелиста, жизнь (ст. 13), предполагавшая, очевидно, и другие многочисленные нарушения Торы, притом, несомненно, совершенно сознательные и едва ли вынужденные. Неудивительно, что, раскаявшись в содеянном, сын заранее готовит покаянную речь, где говорит о готовности принять любые последствия совершённых им грехов (ст. 17–19): как человек своей эпохи, он прекрасно понимает, что теперь ему не на что рассчитывать, прежнего положения в доме отца ему уже не вернуть никогда. Но, когда он возвращается домой, происходит нечто для него совершенно неожиданное: отец, не слушая его заранее заготовленной покаянной речи, принимает его так, как будто ничего не случилось (ст. 20–24), к вящему неудовольствию старшего сына, который, как видно, считал несправедливым, что грехи, совершённые его младшим братом, остаются без последствий (ст. 25–32). Очевидно, религиозному сознанию непросто вместить тот факт, что вся привычная ему арифметика заслуг и прегрешений в Царстве не работает. Но ведь именно поэтому Царство и становится доступным каждому. Не каждому, кто его заслужил, а каждому, кто его ищет.

Притча о блудном сыне построена на контрасте. С одной стороны — отчаяние сына, с другой — радость отца. Мне кажется, это два очень существенных аспекта покаяния. Господь говорит, что покаяние не может быть сделкой (дескать, Бог меня прощает, а я впредь буду паинькой). На сделку больше похож разрыв сына с отцом — ты мне наследство, а у меня к тебе — больше никаких претензий. Покаяние также не похоже на «явку с повинной» — дескать раскаялся — молодец, отделаешься строгим выговором. Покаяние не имеет ничего общего с равнодушием, с какой-либо формой расчета. Мысль сына, что отец возьмет его в наемники кажется кощунственной — она так и не была им озвучена. Тогда на что же похоже покаяние? Это слово встречается в этой главе шесть раз — радость. Бог ОЧЕНЬ РАД, что мы пришли. Что же нам остается, как не радоваться вместе с Ним?

«Этот сын твой», — говорит старший сын. Младший сын отказался от сыновства тем, что потребовал себе часть имения, как если бы отец уже умер, и жил так, как если бы отца не было, как если бы он не был сыном тому, кто умеет любить. Старший сын этого не делал, жил при отце, выполнял все, что отец просил его делать. Может быть, он даже по-настоящему любил отца. Но, как сказал один священник в проповеди о блудном сыне, отказываясь от своего брата, не желая назвать его братом, старший сын отказывается и от отца, он так же лишает себя сыновства, как до этого — младший. Ведь если младший теперь — сын, «этот сын твой», а он не считает его братом, он тем самым перестает быть сыном. Выходит, что только нелюбовь к ближним лишает нас возможности быть детьми Божьими. И именно любовь делает нас Его детьми, так как любовь — семейная черта святых. Святой — тот, кто принадлежит Богу, а Бог есть любовь.

Притча о блудном сыне обычно ассоциируется у нас сегодня с разными негативными человеческими качествами: самонадеянностью, неблагодарностью, неуважением к отцу и к дому, в котором вырос. А возвращение блудного сына для нас в этом случае становится своего рода жизненным уроком: сама жизнь научила непутёвого сына тому, чему он не хотел учиться в собственном доме у собственного отца. А дальше — восприятие этой притчи как аллегории нашего собственного отношения к Богу, к нашему небесному Отцу. Поле для нравоучительных проповедей тут огромное, и непаханым его, конечно, назвать никак нельзя.

Старшего же сына между тем проповедники зачастую оставляют в тени. Его вопрос к отцу: почему его, этого разорителя дома, ты принимаешь как долгожданного гостя, а моему присутствию вроде бы не очень и рад, остаётся, в сущности, без ответа. А притча Иисуса между тем не о наших отношениях с Богом (хотя и о них, конечно, тоже, куда же без них). Она — о Царстве. О динамике его жизни. О том, как в нём живут, как его теряют, как в него возвращаются. Она не о двух сыновьях — хорошем и плохом. Она о решительности и о нерешительности. О выборе и его последствиях. О том, чего может стоить неправильное решение и как преодолеть его последствия. И о том, что никто ни от чего не гарантирован.

Ведь, в сущности, желание старшего сына отпраздновать свой, особый, себе посвящённый праздник, отдельный от всего дома (в своём кругу, со своими друзьями — и ведь тоже без отца), ничем, кроме масштаба, не отличается от требования раздела имущества (дай мне то, что мне положено, и я уйду). Только старший сын готов уйти, не уходя, он хочет отделиться, как бы и не отделяясь вовсе, пожить хоть немного своей жизнью, вместе с тем оставаясь в отцовском доме. Младший решительнее: уходя, он действительно уходит. И, в отличие от старшего, на собственном горьком опыте понимает, что значит уйти, оставить дом, потерять Царство. Он уходит решительно — и возвращается так же решительно, с искренним раскаянием. Он хочет домой — и теперь ему всё равно, кем он станет в родном доме: всё в воле отца.

Старшему не всё равно. Он сравнивает себя с младшим. Он задаётся вопросом: так кого же отец любит больше? Он ещё не понял до конца, что устроенный отцом для младшего брата пир — проявление отцовской любви, которая принимает такую форму как раз потому, что имело место возвращение. Воссоединение. Восстановление полноты Царства. Старший — всегда в полноте. Он не уходил. Но… мог бы уйти. Если бы не был старшим, а значит, наследником. Но не жизнь Царства его удерживает, а то место, которое он в этой жизни занимает.

Опасная ситуация, и отец предупреждает старшего сына. Разве не всё моё твоё? Разве ты не разделяешь полноту моей жизни? Разве тебе важно лишь то, что ты старший в доме и наследник? Младший вернулся, отказавшись от всякого самоутверждения. А ты? Этим вопросом, обращённым к старшему сыну, заканчивается притча. Вопросом, обращённым не к тем, кто ушёл и вернулся, а к тем, кто гордится тем, что никуда не уходил. Вопрос, который заставляет задуматься. И требует ответа. От каждого из нас.

Эти три притчи обычно называют притчами о покаянии, но это покаяние в них показано с совершенно необычной стороны. Здесь описан не столько опыт кающегося человека, его переживания, боль и так далее — Иисус говорит о том, как радуются Бог и Его ангелы, когда человек находит дорогу домой. Это покаяние «с точки зрения» Бога. Видимо, это не случайно. Когда человек рассуждает о своем обращении, о поисках Бога, о вере, он всегда склонен думать о себе — о своих мотивах, о своем духовном пути. Бог здесь представляется как безликая «цель», до которой нужно добраться, как абстрактный «смысл жизни», который нужно найти. А оказывается, что для Бога наше обращение гораздо важнее, чем мы это осознаем, — Он радуется, как пастух, потерявший любимую овечку и нашедший ее снова, как бедная женщина, которая собирает соседок на праздничное угощение с радости о найденной монетке, как отец, увидевший навсегда потерянного сына. «Богу небезразлична ваша судьба, — как бы говорит Иисус, — пусть это поддержит вас в пути».

Господь говорит, что никогда не оставит и не покинет нас. Понять это с обычной человеческой точки зрения очень непросто. Мирской ум, привыкший жить в благополучии, рассуждает совсем иначе. И поступает он совсем наоборот. Если малая часть (1% как говорится в притче, если посмотреть на нее строго математически) пропадает, то он никогда не бросит все, чтобы вернуть себе этот 1%. Потому что он понимает, что 99% ценнее, чем 1%, и можно в поисках одного процента потерять 99%. А потери ведь неизбежны, так учит нас современная экономическая теория. На то ведь и амортизационный фонд есть. Если потеряно что-то несущественно малое, то только нищий бросится это искать, потому что у него так мало всего, что ему каждое малое важно. Но это, опять-таки, означает, что - хоть он и потерял нечто малое, копейку какую-нибудь - все-таки эта копейка составляет большой процент того, что у него есть. А здесь вот эта святая логика абсурда: Господь так богат нами, нас у Него так много, причем разных, замечательных, талантливых, добрых, умных - так много нас у Него, но Он, будто нищий, идет за каждым пропащим, жалким человечишкой. Он богат, но Он нищ. Это что-то очень важное для нашей веры. Апостол говорит: «Ибо вы знаете благодать Господа нашего Иисуса Христа, что Он, будучи богат, обнищал ради вас, дабы вы обогатились Его нищетою» (2 Кор 8:9). Смотрите, какие смысловые переливы богатства в нищету и обратно. Это очень важно понять, а точнее - почувствовать: никакая нищета не имеет смысла, если нет внутреннего богатства, никакое богатство не имеет смысла, если нет внутренней нищеты. Именно этому учит нас сегодня Господь Своим святым примером. Примером любви, для которой не имеют значения все метрические науки, ибо она неземного происхождения.

Перед нами две притчи, но можно сказать также, что это одна и та же притча, изложенная разными словами. Вот уже двадцать веков она не вызывает возражений, а между её смысл до сих пор далеко не у всех укладывается в сознании. В самом деле, как можно противопоставлять одну заблудшую овцу интересам всего коллектива? Гораздо разумнее пожертвовать частью, чтобы спасти целое.

Думается, что каждый или почти каждый из нас неоднократно выслушивал подобные рассуждения, преподносившиеся в качестве неоспоримых достижений общественной мысли. На это можно было бы возразить, что копейка рубль бережёт, а также, что если утрачивать по одной овце, то постепенно можно лишиться всего стада - лиха беда начало! В таких рассуждениях есть своя правда, но далеко не полная.

Неизмеримо важнее то, что любовь Христа вообще не подлежит арифметическим измерениям, Его реальность не поддаётся анализу, опирающемуся на человеческую логику. Поэтому здесь единица - не вздор и не ноль, как пытался подсчитывать революционный поэт. Нет, единица может быть равной 99 и одновременно превышать эту цифру - и не только та единица, которую бросились спасать, но и каждая из составляющих число 99 единиц обладает теми же свойствами. Тем единицам, которым долго внушалось, что они "должны знать своё место и не высовываться", трудно в это поверить. Но этими свойствами их наделила любовь Доброго Пастыря.

Слова Иисуса о раскаявшемся и обратившемся грешнике напоминают свидетельство Иезекииля о Боге, Который отнюдь не хочет смерти грешника, а хочет, чтобы тот, напротив, обратился и остался жив. Но есть в Его словах и нечто, имеющее прямое отношение к тому Царству, которое Он принёс в мир.

Дело в том, что обращение и раскаяние, о котором говорили пророки, было хоть и принципиально важно, но недостаточно для полного и окончательного преодоления последствий совершённого греха. Не случайно раскаявшийся грешник совершал очистительные ритуалы и жертвоприношения: важно было очиститься ещё и от последствий совершённого, иначе между Богом и человеком по-прежнему оставалась если не стена, то, во всяком случае, серьёзная помеха полноценному общению.

А очиститься, с точки зрения Торы, можно было лишь от греха, совершённого непреднамеренно, например, по слабости или по неведению, но никак не от греха, совершённого сознательно и добровольно. Конечно, Бог всегда мог простить раскаивающемуся любой грех, но последствия совершённого продолжали тяготеть над ним, а иногда и над его потомками.

И дело тут было, разумеется, не в злопамятности Бога, а в том, что законы падшего мира не позволяли разорвать порождённую греховным поступком цепь причин и следствий, так же, как не позволяли они нарушить причинно-следственные связи ни в каком другом случае. Об этом знали не только верующие яхвисты, но и язычники, описывая ситуацию разными словами, но по сути имея в виду одно и то же. Рок, фатум, судьба, карма — разные названия для одной и той же реальности.

А с приходом Христа ситуация изменилась кардинально: ведь Он принёс в мир Царство. Царство, где всё можно начать с чистого листа, где раскаяния в совершённых грехах и обращения достаточно для того, чтобы начать новую жизнь, оставив позади последствия своих грехов. Прежде это было невозможно, по крайней мере, в рамках существующего порядка вещей: чтобы дать такую возможность каждому раскаявшемуся грешнику, мир пришлось бы пересоздать заново.

Но с приходом Христа и с приближением Царства (которое, по слову Христову, «приблизилось») ситуация стала именно такой: ведь обновляющийся и преображающийся мир действительно пересоздаётся заново. И в этом новом мире может найтись место каждому, кто готов начать жизнь заново. Нужно лишь раз и навсегда расстаться с прежней жизнью. Расстаться ради новой жизни, жизни Царства.

Сегодняшние притчи Господа Иисуса о заблудшей овце и о потерянной драхме, особенно первая, оказали исключительное влияние на сознание многих поколений христиан. Образ пастыря, несущего на плечах найденную овцу, изображали на стенах катакомб христиане Рима, и он стал первой иконой Христа. С 8 века и доныне в Восточной Церкви, провожая братьев в последний путь, мы поем: «Погибшая овча аз есмь, воззови мя, Спасе, и спаси мя». Это один из самых ярких образов спасения и одно из самых кратких изложений сути Евангелия. Бог пришел в этот мир как Пастырь, чтобы спасти сбежавшую от Него овцу. В ущелья, в самые глубины земли, и даже до ада нисходит Он, чтобы найти нас. Здесь все важно: и то, что овца теряется по собственной глупости, не следуя за Пастырем; и то, что самостоятельно вернуться к Нему эта овца не в силах; и то, что Пастырь идет за ней, движимый любовью и состраданием.

Но важнее всего то, что хотел сказать этой притчей Господь вопрошавшим Его фарисеям. Они полагали, что Христос должен заниматься ими, тщательно соблюдающими мелочные ритуальные предписания и презирающими других людей. Сегодня у нас существуют разные почетные звания: заслуженный врач, заслуженный учитель, заслуженный кто-то еще. А фарисеи, говоря нашим языком, хотели быть заслуженными праведниками, имеющими льготы в Царстве Христа. Но в этих двух притчах Господь ответил им, что Богу нужны все Его овцы, а не только некоторые. И только покаяние делает тебя найденной овцой, а не гордым и непослушным бараном.

Приходя на исповедь, человек редко радуется. Это сложное и неприятное дело. Особенно неприятно то, что это не первый раз и далеко не последний, когда нам надо будет исправить что-то прямым вмешательством Бога. Или исповедь стала рутиной и не вызывает никаких эмоций. Это человеческий взгляд. Но есть и другой взгляд на вещи. Об одном кающемся грешнике ангелы радуются так, как мы бы радовались, обретя вновь десятую часть того, что имеем. Хорошо бы вспомнить об этом, в следующий раз до исповеди.